Не остаться одному

Верещагин Олег Николаевич

– Когда-то я пытался спрятаться от этого на острове, где тыменя нашел, – напомнил я. – Если хочешь, я высажу вас с Иркой там, на островке, откуда нас забрал Лаури.

– Олег, ты мой друг, – тихо сказал Вадим. – Помнишь, я как-то говорил тебе, что пойду за тобой до конца, потому что мне это интересно? – Я кивнул. – Сейчас мне уже неинтересно. Ты очень широко замахиваешься. А ты сам нас учил, что на замахе легко пропустить удар врага.

– В меня нельзя играть, – ответил я. – И пусть я умру на своем пути, но – на своемпути.

Я один свой путь пройду И наград ничьих не жду, И прошу коль не понять, Так запомнить: Что собой долг перед собой, Что зовут еще судьбой, Должен я любой ценой Но исполнить! Не одну прощу вину, Но измену – не умею, Никого за взгляд иной Не виню. Только если изменю Сам себя и сам себе я, Что тогда я на Земле Изменю? Я

уже понять успел: Белый свет совсем не бел. А смиришься с ним таким, Станет черен. И пока какой я есть, Я кому-то нужен здесь, А другой сам себе я никчемен! Светом ночи, а не дня Жизнь встречает здесь меня. И не каждому она улыбнется. Человеком быть решись — Человечьей станет жизнь, Человечество с тебя и начнется П. Бюль-Бюль Оглы – А. Дидуров

На Йенса я наткнулся буквально за кустами и выругался. Немец спокойно кивнул, словно я похвалил его, а потом сказал:

– Orlogs.

– Что?! – раздраженно переспросил я.

– Orlogs, – повторил он. – На древненемецком это значит «изначальный закон». «Судьба».

– К черту, я не верю в судьбу, – отрезал я.

– Потому что не понимаешь, что это такое, – любезно пояснил немец. – Принято думать, что судьба – это некий высший рок, определяющий жизнь человека, – он сделал рукой раздражающе-красивый жест; я хмыкнул. – Но это не так. Я ведь недаром сказал, что на языке моих предков определяющим в жизни является «изначальный закон», а это совсем не то, что «высший рок». Orlogsвнутри нас. Он просто не дает нам поступать иначе, чем это продиктовано нашими личными качествами, воспитанием, характером и верой. Мы таковы, каковы мы есть, и это– а не какие-то внешние факторы – ведет нас по жизненному пути.

– Мало мне было Джека, – раздраженно сказал я, – с его заумью про камни Зонтгофена, валькнуты и высшие законы.

– Джек очень умный парень, – заметил Йенс.

– Ты слышал наш разговор с Вадимом? – напрямую спросил я.

Йенс кивнул:

– Слышал, но не подслушивал… Вадим не рыцарь. Он не понимает тебя. И боится.

– Меня?! – искренне и неприятно поразился я.

Йенс пожал плечами:

– Нет. Будущего. Для него будущее – вечно длящееся настоящее, и никаких перемен не нужно.

– Он мой друг, – отрезал я.

– И тем не менее. – Йенс вдруг отвесил мне мушкетерский поклон. – И тем не менее, мой князь.

* * *

Ровными движениями камня Танюшка отбивала кромку корды. Я наблюдал за ней, плечом и виском привалившись к коре дуба и скрестив руки на груди. Танюшка взглянула на меня снизу вверх и улыбнулась.

– Порежешься, – сказал я, не удержав ответной улыбки.

– Не-а, – с озорной ноткой ответила она. – Смотри!

Девчонка вскочила прыжком даже не на ноги, а на толстое бревно, проходившее, как наклонный мостик, между двумя дубами. Это была подгрызенная бобрами подсохшая осина. Танюшка сделала сальто вперед, подсекая сама себе ноги кордой, сжалась в комок, распрямилась в полете, оттолкнулась ногами (дуб дрогнул) от одного из стволов, от другого, перекатилась с упором на свободную руку и, поймав двумя пальцами за клинок корду – подброшенную за миг до этого в воздух и летевшую ей в голову! – перебросила ее рукоятью в ладонь и соскочила, привычно зафиксировав приземление.

Потом показала мне язык и ловко щелкнула в нос со словами:

– Вот так!

– Ты знаешь, что про тебя песня есть? – любуясь ее движениями, спросил я. Танюшка мотнула гривой распущенных волос и, закусив губу, кивнула:

– Да, только она с плохим концом… А ты знаешь такую? – Она посмотрела на кроны деревьев, затянула:

– Над Волховом зимние бури вились, Рушил припай прибой, Когда его кочевая жизнь Наконец привела домой…

После первой же строчки я удивленно поднял лицо. Баллада была на немецком, я внимательно вслушивался в слова, будто отчеканенные в стальной пластине…

– Лунная ночь воздвигала сугроб И в сумрак швыряла снег, Когда к своим друзьям в городок Пришел наконец князь Олег. Ребята сбежались с разных сторон И вслед валили толпой, Он шел, как призрак прошедших времен, С поднятой головой. Он сел к огню и смотрел вокруг, И странен был его взгляд. Он видел столько горьких разлук И вот – вернулся назад. И в доме теплом сквозь гул голосов Поскрипывали слегка Стропила из кряжистых дубов, Помнивших века. Олег поднял чашу из бука в честь Павших в давних боях. «За тех, кто лежит на юге – не здесь! Помните те края? Тела мертвецов с собой унося, Шумела морская вода… Из нас на каждого по пятьдесят Урса было тогда! Люди со скал падали вниз, Шпаги ломались в руках, Но только яростней мы дрались, И прочь отступал страх! Ревела багровая круговерть… И новый рассвет вставал… И сотни клинков приносили смерть… Помните – Север пал? Каждому с ним наступит пора Чашу испить одну… Так пусть же хватит отваги и нам С честью уйти во тьму!» Костер отражался в его глазах — Рыжего пламени зыбь… А по запястьям – рубцы на руках, Память вражеских дыб. «А как, – он спросил, – поживает Санек? Случилось рассориться нам…» «Его следов не хранит ни песок, Ни мох лесной, ни волна…» «Ну что ж!.. – Олег молвил. – Конец земной — Могильная тишина…» А ветер свистел и бился в окно… И позеленела луна… Скользили по лику ее облака, Когда для друзей Олег Неторопливо повел рассказ — И память ринулась в бег: «В безбрежной земле, на чужих ветрах, Под багровой звездой, В Городе Света безжалостный страх Свивает свое гнездо. Я видел кровь, смерть и колдовство, Которого больше нет. Я очень близко познал его — Оно мне оставило след. В том городе, старом, как Смерть сама, Живут Сатаны рабы. Во взглядах их – безумия тьма, Ожиданье кровавой судьбы. Сразил я вампира, что высосал кровь У многих людей из жил, А после блуждал меж серых холмов, Где Мертвый Народ жил. Я демонов видел в ночи полет И кожистых крыльев песнь. Сперва мое сердце оделось в лед — Потом позвало на месть. И все это в прошлом… Родной порог Меня наконец манит. Я очень устал от дальних дорог, Заполнивших мои дни. Мне хватит схваток и дальних стран, Отмеренных мне судьбой…» …А где-то в ночи ревел океан, Припай крушил прибой. Он пену валов швырял в снега, Пытаясь достать до звезд — В ответ океану выла пурга, Как бешеный гончий пес. Олег услыхал тот призрачный зов, Тот бестелесный стон, И в глубине опустевших зрачков Зажегся холодный огонь. Олег оглянулся по сторонам, Как будто бы в первый раз, И вышел за дверь, где свистела пурга, С неба на землю мчась. И все за ним поспешили вслед… Чей голос их всех позвал?.. И только победную песню пел Над Волховом яростный шквал…

– Ну и ну, – сказал я. – Это что за народное творчество?! Все же было начисто не так, Тань, ты же сама знаешь! Прекрасная погода, и рассказывал я, кажется, не таким… готическим слогом, и ушли мы, конечно, не в ту же ночь… Игорек что, спятил, что сочинил такое?.. И вообще, – я спохватился, – почему по-немецки-то?!

– Ты ничего не понял, – ласково ответила Танюшка. – Басс не сочинял этой песни. Я их слышала в Германии – помнишь, когда мы недавно гостили на Рейне у Андерса?

– Да-а? – Я потер висок. – Эй, погоди, Тань, а что значит – «слышала»?! Это еще не все?!

Вместо ответа Танюшка вновь запела, и я обалдело замер:

– Туман стелился под луной, Клубясь, перетекал. Один в лесу, во тьме ночной, Князь Олег спал. Его друг Север встал над ним В каких-то двух шагах: «Олег, Олег! Скорей проснись И встреть клинком врага!» Вскочил Олег и испытал Лишь радость, не испуг: Его в ночи остерегал Давно погибший друг! Сказал Олег: «Ого! Ты здесь?! Но черт! Как все понять?! Мой друг, я видел твою смерть, Но ты со мной опять! Как вышло, что из пустоты Вернулся ты в наш мир?! Постой, Олег! Дрожат листы, Грядет кровавый пир! Сюда несутся дикари — По голову твою! И каждый клялся до зари Предать тебя копью! Убьм! – ревет врагов толпа, И в бегстве смысла нет! От их шагов гудит тропа, Где ты оставил след!» Едва Олег успел вскочить, Стряхнув последний сон, — А в масках жутких палачи Бегут со всех сторон! Клич «Рось!» раздался, будто гром! «Нет, твари – я не ваш!» И под луною серебром Сверкнул в руке палаш! И с каждой вспышкой серебра Багровый пламень гас В зрачках не ведавших добра Дикарских злобных глаз! А рядом с ним другой боец Разил в полночной мгле, И с каждым выпадом мертвец Пластался на земле! Урса добычи не видать — Поют, звенят клинки… …И прочь отхлынула орда И сгинула в ночи. И вновь утих шумливый лес, И ночь молчит опять, И к другу бросился Олег, Спеша его обнять, Спеша прижать его к груди: «Откуда же ты здесь?!.» Но что ж? Он снова был один Под куполом небес.

– Вот и все, – обреченно сказал я. – Угодил в историю. Попал в легенду. Уже и мои собственные поступки мне не принадлежат…

– Не расстраивайся, – лукаво заметила Танюшка. – Я же не протестовала, когда из меня в песне сделали деву-воительницу-мстящую-за-погибшего-парня? И, между прочим, ты мне в этих песнях нравишься. Такой мужественный… загадочный, решительный, неприступный… А еще прими к сведению, что песни есть и про Джека, и про Сережку Земцова. И еще, наверное, есть – просто я не слышала. А песни Игоря поют в разных местах, даже не зная, кто их автор.