Не от мира сего 2
Шрифт:
Александр стоял на берегу и холодные волны лизали его босые ступни. Казалось, чьи-то когтистые руки, раз за разом накатывая на его ноги, пытались сбить его в пенный поток и утащить с собой. Но чудотворец не обращал никакого внимания на разыгравшуюся непогоду: дождь действительно даже не намочил его одежды, лишь только ветер трепал в разные стороны волосы и бороду.
— Убий-ца, — шепот волн.
— Они ведают, что творят, — отвечал Александр.
— Не убий, — шелест потревоженного песка и камней.
— Они сами себя убили, — возражал "старец".
— Уходи, — взвыл ветер в
— Здесь мое место, — твердо говорил чудотворец.
— Sankari, — все шумы сложились воедино.
— Sankari (в переводе — герой, примечание автора), — повторил Александр.
Где-то за тридевять земель, за тридевять морей взвыл в бешенстве Самозванец, защелкал оскаленной челюстью, замотал черепом, мириады отростков, составляющих "шею" заколыхались, подобно уцепившимся за что-то сокрытое от взора щупальцам, венчающие голову рога грозно целились в пустоту (см также мою книгу "Радуга 1", примечание автора). Героев, как правило, назначали с его ведома. Люди, чье геройство состояло в том, что они выжили в определенной ситуации, самым натуральным образом тяготились своим "геройством". На их именах наживались богатства, ими, как щитом, прикрывались в случае неких двусмысленных поступков, причем — совершенных не ими. И это было мучительно, если, конечно, замеченный подвиг совершался вполне разумными и относительно честными людьми.
Однако самые лучшие герои — это мертвые герои. Они больше ни на какое геройство уже не способны, поэтому безобидны, принося, по сути, тот же самый доход (см также мою книгу "Тойво", примечание автора).
Появление нового героя — это всегда лишняя забота в его нейтрализации. И если верить чудотворцу Александру, он проявил себя, он готов противостоять хаосу и разрушению этого мира, он — помеха.
— Имя? — единственный удар грома, впрочем, не такой сильный, как в обычную грозу.
— Родя, — сказал сквозь сон Родя — что-то, знать, приснилось ему такое, требующее представиться. Не иначе, прием у какого-нибудь морского царя.
— Ктуооо? — из ближайшего болота вспучился гигантский пузырь метана.
— Илья, — ответил "старец". Не бывает безымянного героя, бывает стертая память о нем. Александр знал, что sankari справится, что ему помогут. Хаос — это бездействие, но противодействие ему — это уже жизнь.
9. Родивон, да Превысокие.
Вскользь оброненная фраза об успехе, как-то сорвавшаяся с уст Александра, глубоко запала в душу Роди. Музыкант — это, прежде всего, творчество, которое невозможно без самовыражения. Кто-то самовыражается с целью обогащения, подстраивается под всякую дрянь, считающую себя "uber alles" и от этого становящуюся непререкаемым знатоком вкуса. Ну, это ремесленники, им до творчества так же далеко, как сбившемуся в стадо быдлу до определения "народ".
Родя мог творить, он это понимал, но также понимал, что замыкать все свое творчество на себя — неправильно. Душа требовала публики. Пусть большая часть слушателей бросится с кулаками, яйцами и другими подручными предметами, но обязательно найдутся те, кто оценят. Александр — понял его музыку, Алеша — тоже, да и зверям лесным она пришлось по вкусу. Значит, есть повод для оптимизма. Будут еще ценители.
К чудотворцу приходили люди, нечасто, но с завидным постоянством. Словно где-то висел распорядок: четыре человека в неделю. Наверно, потому что места вокруг были глухие, заблудиться легко, а получить желаемое удавалось не всем. Не было ни одного посетителя, чтобы принес свою отраду, у каждого — своя боль. Оно и понятно, своя радость и чужое горе легче переносятся в домашней обстановке.
"Старец" не отказывал никому, слепые и хромые от него глухими не уходили. Каждый получал облегчение и настоятельный совет, что делать дальше, чем себя проявить, чтоб болезнь отступила. Родя, выросший в деревне, где на каждые два двора приходилась одна знахарка, а то и полторы — привык к атмосфере таинственности и трепета, сопровождающих лечение, либо изыскание. Разумеется, не всегда бесплатное.
Здесь же Александр беседовал о чем-то, и, вдруг, совершал нечто неожиданное: мог в воду спихнуть, мог сбить с ног в кстати выкопанную яму и начать энергично закапывать, а мог и ударить, как голой рукой, так и какой-нибудь закорюкой. Родя большую часть времени проводил на рыбалке, но иногда совершенно нечаянно бывал свидетелем таких действий. Он никогда не лез с расспросами к чудотворцу, предпочитая оставаться в неведении: зачем ему чужие проблемы?
Каждый вечер он играл на кантеле, каждый вечер Александр внимательно вслушивался, каждый вечер из леса на звук выламывался какой-нибудь зверь. Однажды пришел небольшой медведь, постоял, переваливаясь с одной передней лапы на другую, шевеля носом и пытаясь всмотреться своими близорукими глазами, потом жалобно замычал. Родя изобразил испуг, но "старец" едва заметно несколько раз махнул кистью руки: продолжай, мол, не стоит отвлекаться. Медведь дослушал песню и, пятясь, ушел обратно в темноту леса.
Запасы рыбы были сделаны изрядные: впору торговать или выставлять на мену. Соли у чудотворца было на удивление много, причем, качественной, немецкой, и ее запасы не иссякали волшебным образом. Вероятно, посетители приносили в знак благодарности. Родя завялил на зиму несколько мешков рыбы, закоптил почти столько же, из мелочи заложил несколько колод студня — говорят, самая лучшая закуска под брагу, которой, впрочем, у "старца" не водилось. Одну колоду — выдолбленный пень, заполненный вычищенными рыбешками с солью и кое-какой травкой и сверху плотно забитый деревянной пробкой — подломил на пробу какой-то зверь, наверно, не чуждый музыки медведь. Съел, подлец, все, даже дерево разгрыз. Оставалось надеяться, что прочие заготовки не тронет. Александр только плечами пожал: бывает.
Лето вышло на финишную прямую. Они вместе достроили купальню, обложив ее камнями.
— Зачем она? — спросил по простоте душевной Родя.
— А ты — крещенный? — неожиданно обиделся Александр.
— Ну, — замялся музыкант. — В основном — да.
— Как это?
— Бесплатно, — словно оправдываясь, сказал Родя. — Нынешние попы говорят, что это не в счет. Обряд неправильный, даже языческий. Надо было заплатить священнику, тогда он перекрестил бы правильно, по-человечески.