Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело
Шрифт:
– Да, будут…
И клены встали в крохотном скверике, который, казалось, самовольно раздвинул дома и втиснулся. Летом меж каменных стен эти клены не очень заметны, да и зелени на проспекте много. Но осенью на них опускается купол огня, который рвется ветром: большие куски – на крону, кусочки – на землю… И жарко меж стволов.
Беспалов взялся за свой подбородок, опробовав его на крепость. Сейчас спросит о смысле жизни – нашел ли?
– Сергей Георгиевич, у вас характер трудный?
– Нет, –
– Некоторые так считают, – сказал прокурор бесцветным голосом, как бы отмежевываясь от тех, некоторых.
– Некоторые зарабатывают свой хлеб, пресмыкаясь. А кто работает гордо, кажется им человеком с плохим характером.
– Вы всегда с чем–то боретесь…
– Да? – удивился Рябинин.
С собой. Всю жизнь он боролся с собой. Борьба шла между ним и тем легким, простым и благополучным парнем, каким бы он хотел быть. Или между ним, Рябининым, и тем идеальным человеком, каким бы он хотел быть. Борьба нескончаемая и бессмысленная, потому что он всегда будет пробовать измениться и всегда будет оставаться самим собой.
И промелькнуло, исчезая…
…Все мы стремимся к себе, какими мы себя представляем…
– А вы про характер… к чему?
– Он у вас бойцовский.
– Разве – усмехнулся Рябинин.
У него бойцовский характер… Слышала бы Лида. Разве бойцы краснеют от смущения, расстраиваются от грубостей и не спят по ночам от неудач?
– Тогда почему ж борьбу не считаете смыслом жизни?
– Я думал.
Когда? Он не помнил. Видимо, на допросах, в автобусах, во сне… Но он думал.
– Я еще думаю…
Они бы заговорили о борьбе, не покажись здание прокуратуры. Потом были гранитные ступеньки, сбившие дыхание, так нужное в споре. Потом они вошли в сумрачный коридор, в свет дневных ламп, в звук шагов и в нервный стрекот машинок…
Потом Рябинин увидел у своего кабинета темную фигуру, которую он не рассмотрел, не узнал и не понял, сразу отторгая ее от дверей нервным и волевым ударом. Но фигура поднялась и целомудренно сказала:
– Доброе утро.
– Здравствуйте, – буркнул он, отпирая кабинет.
Калязина оказалась у стола раньше, чем он снял плащ.
– Сергей Георгиевич, я выздоровела.
– И вроде бы давно.
– Когда я играла в шахматы, то была еще на больничном.
– Зачем пришли?
– Я же вам нужна, – изумилась Калязина.
Фальшиво изумилась, перестаралась, округлив глаза и распахнув рот. Он ее понял – она тянула время, которое всегда играет на руку преступнику. Вроде бы пришла, вроде бы не уклоняется, отлично зная, что без свидетелей она ему не нужна, а собрать их сразу непросто.
– Как работа? – спросил Рябинин, обдумывая быстрый способ вызова свидетелей.
– Инфекции, бактерии, анализы…
– Ну…
– Сергей Георгиевич, да могу ли я работать, находясь под следствием?
– Вы сами виноваты.
– Неужели я такая дура, чтобы пойти на уголовное преступление?
– Да, такая, – покладисто согласился Рябинин.
– Как? – тихо вспыхнула она, ожидая разуверений.
– Преступник всегда дурак.
– А следователь всегда умный?
– Следователь не всегда умный, но преступник всегда дурак.
– Это вам в институте внушили?
– Совершать преступления, Аделаида Сергеевна, очень не выгодно. Умный человек на это не пойдет.
– Какой вы еще наивный, – улыбнулась она, но улыбнулась злорадно, и Рябинин понял, что не такой уж он наивный.
Она скользнула рукой по кармашку модного жакета, вытащила маленькую конфетку, развернула, вскинула руку и опустила конфетку в рот, как в желобок. Чтобы показать, что он наивный – с ним только леденцы сосать.
– Приходите завтра к десяти часам.
Петельников поможет – развезет повестки сегодня же вечером.
– Хорошо, Сергей Георгиевич.
Она жевала конфетку что–то слишком долго… Это не конфетка – она жует резинку. Жует монотонно, как верблюдица. Перед посторонним мужчиной, у следователя в кабинете, находясь под следствием… И как верблюдица.
Глупое желание зародилось внезапно. Спрашивал же он других, почти незнакомых, неинтересных, неумных… Пока она жует.
– Аделаида Сергеевна, я хочу вас спросить о другом…
– О, слушаю.
– В чем, по–вашему, заключается смысл жизни?
– Что–о?
– Ах да.
И промелькнуло, исчезая…
…От человека, который не ищет смысла жизни, всего можно ждать…
Она перестала жевать свою резинку – смотрела на него. Удивилась неожиданному вопросу? Задумалась о смысле жизни? Да нет, она смотрит мимо, вдоль своего носа, за окно, на улицу.
– Опять видите какой–нибудь пожар? – усмехнулся он кисловато, потому что этот пожар был еще не разгадан ни им, ни Петельниковым.
– Я смотрю на цистерну.
На той стороне проспекта, на углу, торговали совхозным молоком.
– Ну и какой видите процент жирности? – опять усмехнулся он, уже повеселей.
– Хотите, я его сквашу?
– Взглядом?
– Разумеется.
– Хочу, – окончательно повеселел Рябинин: если молоко скиснет, то он поверит не только в телепатию, но и в бога с чертом.
Калязина как–то подобралась. Высокий лоб и крупный нос побелели. Губы сжались так, что почти исчезли, вдавившись одна в другую. Глаза, как ему показалось, затуманились, посветлели… Тоже побелели?