Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело
Шрифт:
Впрочем, комендант пришел вовремя: ждать Калязину утомительнее, чем беседовать с человеком.
– Александр Иванович, в телепатию верите?
– Это которая на расстоянии?
– И без проводов.
– Без проводов череп не пробить.
– Да, бывают крепкие.
– А ежели за тыщу километров, то помех много.
– Ну а если через спутник связи?
– Телевизору мешать запрещено.
– Выходит, в телепатию не верите?
– Со мной тоже одна клептомания стряслась…
– Какая?
Александр
– Был я материально ответственной личностью. Везу как–то из банка на буровую получку в сумме шести тысяч. Глянь, а сумки с деньгами нет. Меня тут кровавый пот прошиб. Весь «газик» перерыл… И слышу с высей глас покойного батюшки: «Сашка, бараний лоб, вернись на седьмой километр». Велел я шоферу завернуть, а сам гляжу на спидометр. На седьмом километре велю стоять. В кювете, в лопухах, лежит моя сумочка. Такой вот кандибобер вышел.
– Странный кандибобер.
– А его посадили.
– Кого?
– Шоферюгу–то, который мою сумку в лопухи зателепатил…
Рябинин посмотрел на часы. Когда он поднял глаза, то коменданта уже не было. Четверть двенадцатого… Он снял трубку и набрал ее домашний номер никого. Тогда позвонил в эпидстанцию, где ему ответили, что Калязиной сегодня не будет. И тогда его волнение перешло в беспокойство.
– Не идет? – спросила помощник прокурора Базалова, как–то по–хозяйски заполняя кабинетик своей дородной фигурой и не менее дородной сумкой.
– Не идет, – слабо улыбнулся Рябинин.
– Лучше с убийцей иметь дело, чем с такой…
– Перед вызванными неудобно.
– Про нее уже в городской прокуратуре говорят.
Он знал, что говорят. И про него говорят. Это они еще не знали о сквашенной цистерне молока.
Базалова тяжело опустилась на один из многочисленных стульев. Вернее, на два стула. Полные руки в легком платьице – она еще жила летом обхватили, казалось бы, неохватную сумку. Что там? Кодексы и прокурорские бланки или ощипанные бройлеры с бутылками ряженки?
– Вся в заботах. – Она перехватила его взгляд.
– Плохо.
– Почему плохо?
– Нельзя быть в заботах всей, – оттенил он последнее слово.
– Сам–то тоже хлопочешь.
– И плохо. Заботы должны быть для нас, а не мы для забот. Уметь подняться над заботами.
Кому он говорит – Базаловой или себе?
– Ты ведь размышляешь о жизненном смысле, – жеманно улыбнулась она, словно он предложил ей прийти на свидание.
– А ты о чем?
– А вот о чем. – Она раскрыла сумку и вытащила бройлера, ощипанного. И о телепатии мне думать некогда.
– Я вот думаю, – вздохнул он.
– Сережа, есть солидные люди, которые верят во всякую чувствительную сверхпроводимость…
– А сама–то веришь?
– Я–то? Нет. Но эпизод со мною
Возможно, и был, а возможно, пришла его поддержать по доброте душевной. Что бы он делал без них. Без своих товарищей, в этом трехмерном кабинетике… И Демидова придет…
– Пять лет назад проснулась я ночью от звука упавшей пустой бутылки. Думаю, где–то на улице… Но мне сделалось так страшно… Уснула с трудом. Что же оказалось? Этой ночью в другом городе умерла моя мама. Она поднялась с кровати, подошла к столу и там упала. И рукой смахнула со стола пустую бутылку. Как ты это объяснишь?
– Я устал объяснять письменно…
Половина двенадцатого…
– Подожди еще с полчасика, – сказала Базалова, выразив уже у двери сочувствие лицом, фигурой и даже сумкой.
Полчасика он подождет… Хотя бы потому, что делать больше нечего. А что потом? Случилось что с ней? Опять не идет умышленно? Послать милицию. Но где Калязину искать?
– Зря ты не куришь, – сказала Демидова, закуривая.
Он промолчал. Разве перечислишь все, что он делает зря… Или что он зря не делает.
– А почему не доставишь ее приводом?
– До сих пор не было законных оснований.
– Цацкаешься.
– Бери дело, – пошутил он; ему казалось, что пошутил.
– Свои есть. Была бы помоложе – и твое бы взяла.
– Мария Федоровна, ты не стареешь.
– Не старею, а с годами как–то становлюсь страшнее.
Он посмотрел на нее внимательно, как и на вальяжную Базалову. Худое тело зафутлярено во всесезонный китель. Простейшая стрижка. Ни помады, ни пудры, ни краски. И видимо не пользовалась духами. Да и для чего ей духи–то?.. Для допросов?
– Я, Сережа помню легкую грусть, когда ушло детство. Куда, думаю, делось? Не за диван ли вместе с игрушками? Потом удивилась, что и молодость ушла, которой вроде бы и не было. Где–то в сорок удивилась, что минули средние годы. А потом вдруг опешила. Какое там детство и юность… Жизнь ушла!
– Ну, Мария Федоровна, твоя жизнь мимо не прошла.
– И все–таки обидно терять силы.
– Вот моя Калязина не потеряет их до ста лет…
– За счет своей магии?
– Нервы бережет.
– Я в эту магию не верю. А вот у моей подружки была история. Ее отец работал на Севере. Однажды у матери ни с того ни с сего схватило правую ногу. Ходить не может. Ноет и ноет. А вечером само прошло. Ну и все. Утром получает телеграмму – у мужа отняли правую ногу.
– Может быть, он раньше жаловался…
Мария Федоровна развлекала его разговорами. Она знала, как даются эти, официально именуемые, следственные действия. И она знала, каково следователю, когда они не удаются.
Телефонный звонок показался удивленным. Рябинин схватил трубку с поспешностью человека, ждущего международного вызова, – могла звонить она.