Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело
Шрифт:
— Жаль, — сказал Рябинин.
Видимо, она не поняла: жаль, что ей двадцать три, или жаль, что не было горя. Поэтому промолчала. Нельзя, конечно, желать ребенку трудностей, юноше — беды, а взрослому горя. Рябинин твердо знал, что безоблачное детство, беспечная юность и безбедная жизнь рождают облегченных людей, будто склеенных из картона, с затвердевшими сморщенными сердцами. Но желать горя нельзя.
— Я разочаровалась в следователях, — вдруг сообщила она.
— Это почему же?
— Отсталые люди.
— Это почему ж? — еще раз спросил Рябинин.
— Не подумайте, я не про вас.
—
— На заводе, где я в командировке, читал лекцию ваш следователь. Такая седая, знаете?
— Демидова.
— Вот–вот, Демидова. Извините, старомодна, как патефон. Рассказывала случаи любви и дружбы. Как любовь спасла парня от тюрьмы. И как дружба исправила рецидивиста… Я думала, что она расскажет про детектор лжи, криминологию или применение телепатии на допросах…
— Но ведь про любовь интереснее, — осторожно возразил Рябинин.
Кузнецова фыркнула:
— Конечно, но во французском фильме или на лекции сексолога. А у нее голова трясется.
То, что накапливалось, накопилось.
— Скажите, вы сделали на работе хоть одну гайку? — тихо спросил Рябинин.
— Мы делаем ЭВМ, — поморщилась она от такого глупейшего предположения.
— Ну так вы сделали хоть одну ЭВМ?
— Еще не успела.
— А пирожки вы печь умеете? С мясом? — повысил он голос на этом «мясе».
— У меня мама печет, — пожала она плечами.
— Так чего же вы… — пошел он с нарастающей яростью. — Так чего же вы, которая ест мамины пирожки и не сделала в жизни ни одной вещи своими руками, судите о работе и жизни других?!
— Судить имеет право каждый.
— Нет, не каждый! Чтобы судить о Демидовой, надо иметь моральное право! Надо наделать ЭВМ, много ЭВМ… Да ЭВМ ваши пустяки, — Демидова людей делает из ничего, из шпаны и рецидивистов. Верно, ее во французском фильме не покажешь. Верно, Софи Лорен лекцию о любви прочла бы лучше… Голова у нее трясется знаете от чего? Ей было двадцать два года, на год младше вас. Бандит ударил ее в камере на допросе заточенной ложкой в шею. Она в жизни ни разу не соврала — это знает весь город. Она в жизни видела людей больше, чем вы увидите диодов–триодов. Она… В общем, о ней имеет право судить только человек.
— А я, по–вашему, кто?
— А по–моему, вы еще никто. Понимаете — никто. Вы двадцать три года только открывали рот. Мама совала пирожки, учителя — знания. А вы жевали. Это маловато для человека. Человеком вы еще будете. Если только будете, потому что некоторые им так и не становятся…
— Почему вы кричите? — повысила она голос. — Не имеете права!
— Извините. Не имею. Подпишите протокол.
Кузнецова чиркнула под страницами не читая. Она сидела красная, уже не элегантная, с бегающими злыми глазами, которые стали меньше, словно брови осели. Рябинин чувствовал, что и он побурел, как борец на ковре. Сейчас, по всем правилам, она должна пойти с жалобой к прокурору — на добавку к пропавшему гробу.
— Вы свободны. Деньги мы ваши найдем. А не найдем, я свои выплачу.
Кузнецова медленно поднялась, пошарила по комнате глазами, словно боясь чего–то забыть, и пошла к двери. Но совершенно неожиданно для него обернулась и тихим убитым голоском сказала:
— Извините меня, пожалуйста.
Рябинин
Но все это не имело никакого отношения к допросу.
Раскрыть загадочный случай с деньгами Рябинин намеревался на допросе получательницы Васиной — там лежала отгадка.
Петельников не звонил Рябинину — нечего было сообщать. Он сутки ждал вертолет, потому что Карпинская оказалась в поле, в тайге.
Потом он часа два смотрел вниз на землю, на какие–то проплешины, щетинистые куски тайги, мелкие домики… Далеко она забралась, хотя к стоянке партии был и другой подход, не из Якутска. Девка умная, но элементарно ошибалась. В его практике уголовники не раз бежали в отдаленные области с небольшим населением. Тут их находили легко, как одинокое дерево в степи. Но попробуй отыщи человека в миллионном городе…
Восемь палаток стояли на поляне дугой. В центре лагеря был вкопан длинный обеденный стол. Петельникова удивил окрестный лес, тайга не тайга, но лес большой, — он–то ждал сплошную тундру. К вертолету подошли шесть бородатых людей, обросшие гривами, как львы. Между собой они почти ничем не разнились — только ростом, да трое были в очках.
— Начальник партии, — представился тот, у которого бородка струилась пожиже. — Прошу в нашу кают–компанию.
Петельников, оперативник из Якутска и летчик прошли в самую большую палатку–шатер. В середине простирался громадный квадратный стол, сооруженный из толстых кусков фанеры на березовых чурбаках. Вместо стульев были придвинуты зеленые вьючные ящики. По углам стояли какие–то приборы, лежали камни разных размеров, стоял ящик с керном — и висели три гитары.
Петельников с любопытством рассматривал незнакомый быт. Когда все сели за стол, начальник партии деликатно кашлянул. Инспектор понял, что пора представляться.
— Комариков у вас, — сказал он и хлопнул себя по щеке.
— Да, этого сколько хочешь, — подтвердил начальник.
Бородатые парни выжидательно смотрели. Теперь их инспектор уже слегка различал.
— Мне нужна Карпинская Любовь Семеновна, — просто сказал Петельников.
— Она вот–вот должна прийти.
Геологов не удивило, что три человека прилетели на вертолете к Карпинской, — и это удивило инспектора.
— Вы из Института геологии Арктики? — спросил начальник партии, потому что Петельников все–таки не представился.
— Нет.
— Из «Геологоразведки»? — спросил второй геолог, пожилой.
— Нет.
— Из Всесоюзного геологического института?
— Из Института минерального сырья?
— Из Академии наук?
— Да нет, товарищи, — засмеялся Петельников, но мозг его бешено работал.
Из Геологического треста она уже уволилась и перешла сюда. И вот теперь он не знал должности Карпинской, поэтому опасался разговора. В тресте она была геологом. Но Карпинская опустилась и могла сюда устроиться и коллектором, и поварихой, и рабочей. Хорошенькое дельце: экспедиция Академии наук прилетела к поварихе. Но его смущало, что геологи такую возможность допускали. Или это была ирония, которую он еще не мог раскусить.