Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело
Шрифт:
— А? — обернулся Рябинин к двери.
— Оглох, что ли? — поинтересовался Юрков в приоткрытую дверь. — Третий раз обедать зову.
— Нет, спасибо, — отмахнулся Рябинин и сел на стул задом наперед, как Иванушка–дурачок на Конька–Горбунка.
Вторая взяла такси. Времени на дорогу еще меньше, чем в троллейбусе. С шоферами такси разговаривают о погоде, о красоте города, о ценах на фрукты… Она могла, не придав значения, сказать, откуда прилетела и с какой целью. Но не могла же она сообщить имена родителей и домашний адрес. И если допустить шофера такси, надо допускать соучастника, а до сих пор преступница работала одна, и это было не в ее стиле.
— Господи, да повернись
Рябинин повернулся. Помощник прокурора Базалова удивленно смотрела на него изучающим взглядом, как она, наверное, разглядывает заболевшего сына. Рябинин молчал: он видел ее, видел материнский взгляд, доброе полновато–круглое лицо, но видел глазами и каким–то тем клочком мозга, который не думал о преступлении.
— Господи, как хорошо, что я в свое время ушла со следствия, — вздохнула она.
Рябинин не понял, куда девалась Базалова. Когда он оглянулся, ее не было, будто она вышла на цыпочках.
Допустить, что информация утекала уже здесь, из семей, где жили потерпевшие? Все–таки один город, уже не Ереван и Свердловск. Но между семьями не было абсолютно никакой связи, ничего общего, ни одной точки соприкосновения.
Может быть, она, эта колдунья, где–то встречалась с потерпевшими в городе, на работе, в общественных местах. Может быть, нашла каких–то знакомых… Нет, отпадает — обе телеграммы поданы в день прилета потерпевших, и побывать они нигде не успели.
Мысль, которая так и сочилась, как вода в пустыне, высохла Больше думать не о чем. Или все начинать сначала, с Еревана, со Свердловска, с самолетов. Но Петельников уже там побывал, всех опросил, проверил всех знакомых, поговорил со всеми стюардессами, побеседовал с почтовыми работниками — нигде ни намека.
Рябинин считал, что никаких следственных талантов не существует — есть ум и беспокойное сердце. Чтобы не скрылся преступник, признался обвиняемый или поверил подросток, нужно переживать самому. Так он считал, находясь в нормальном состоянии.
Но сейчас у него было иное состояние, которое врач определил бы как психопатическое. Ему казалось, что другой криминалист эту задачу давно бы решил; что он бездарен, как трухлявое дерево; что зря он в свое время пошел на следственную работу… Да и какой из него следователь — библиотекарь бы из него вышел неплохой. Он уже удивлялся, как проработал столько лет и до сих пор его держат. Рябинин вспомнил свои дела и среди них не увидел ни одного сложного и нашумевшего… Не зря прокурор района на него косится, как на огнетушитель, — вроде бы не особенно нужен, а иметь положено. Какой к чертям, он следователь — разве следователи такие! Они высокие, оперативные, проницательные и неунывающие. Никому не пришло в голову проверить следователей тестами — он не сомневался, что быстро и впопад не ответил бы ни на один вопрос…
Откуда–то запахло табачным дымом. Рябинин все принюхивался, размышляя о своей никчемности. Но дым уже поплыл полотенцем, и он повернулся — перед столом сидела Демидова и курила.
— Никак? — спросила она.
— Никак.
— А ты выпей, поспи, а потом по новой за работу.
Если случались неприятности, Рябинин никогда не пил. И во время работы ни разу в жизни не взял в рот спиртного. Вот в радости мог фужер–второй сухого вина, мог и третий. А сейчас сошлись вместе — работа с неприятностью. Им только поддайся, и повиснут руки…
Он не отрываясь смотрел на улицу, грызя авторучку. Теперь уж эти два преступления виделись ему в графическом изображении — хоть оси черти. Первый график — прямая из Еревана. Второй — прямая из Свердловска. Пересеклись они в этом городе. Нет, не пересеклись, а сблизились,
Нет, пути потерпевших нигде не пересекались, а шли параллельно, как два рельса. Вторая находилась уже в Свердловске, а на квартиру первой в Ереван уже летела телеграмма о деньгах. Казалось, этих командировочных встречали у самолета и спрашивали имена родителей и домашний адрес.
На универмаге зажглись зеленые буквы. Рябинин только теперь заметил, что на улицы вползла лиловая мгла: нежная и зыбкая, темная под арками домов и светлая перед его окнами. Он встал и посмотрел на часы — было десять. Только что было десять утра, а теперь стало десять вечера. В желудке ныла легкая боль, пока еще примериваясь. В него нужно что–то вылить, хотя бы стакан чаю. А в голову послать таблетку — она ныла тяжестью, которая распирала череп и постукивала в висках.
Он считал, что потерпевшие сказали правду. А почему? Надо допустить и обратное. В жизни человека случаются такие обстоятельства, о которых не расскажешь. Иногда люди скорее признавались в преступлении, чем в гадливом грешке, от которого краснели следователи. Может, и его командированные что–нибудь утаивают?
Например, познакомилась в самолете с молодым человеком и заехала к нему на часик. Или… Но тогда бы хоть одна из них призналась — не может быть лжи у ста процентов свидетелей. Почему же ста? Если мошенница обманула десятерых, а заявили двое, то будет двадцать процентов. И почему ложь? Возможно, командированные женщины какому–нибудь пикантному обстоятельству не придают значения, например знакомству с молодыми людьми, и теперь встречаются с этими ребятами и не хотят, чтобы их вызывали в прокуратуру. Но ведь эти ребята должны быть не ребятами, а одним лицом. Тогда придется допустить, что он летел и в том, и в другом самолете… Что он связан с ней, с той… Но эту версию Рябинин уже отверг. Да и вторая потерпевшая, Гущина, на легкомысленную особу не похожа.
В дверь несильно постучали. Рябинин вздрогнул, — стук разнесся в опустевшей прокуратуре, как в осенней даче.
— Да, — хрипло сказал он.
Вошла женщина лет двадцати с небольшим, и, только присмотревшись, можно было наскрести тридцать. Фигура худощавая, невысокая, очерченная мягкоженственной линией. Маленькое точеное личико с большими голубыми глазами, слегка раскосыми и насмешливыми. Волосы неожиданны, как откровение, — густая латунная коса через плечо на грудь.
— Мне нужно следователя Рябинина, — сказала она грудным голосом.
— Я и есть он, — ответил Рябинин хриплым басом, который вдруг прорезался, потому что во рту без еды и разговоров все пересохло.
— Мне нужно с вами поговорить, — сказала женщина и без приглашения села к столу.
— Слушаю вас, — вздохнул Рябинин.
Она быстро взглянула на часики и виновато спросила:
— А удобно ли? Уже одиннадцать часов…
— Удобно, — буркнул он.
— Восемь лет назад, — с готовностью начала женщина, — я вышла замуж. Он меня любил, я его тоже. Мы поклялись всю жизнь прожить вместе и умереть в один день. Помните, как у Грина? Но случилось вот что: за восемь лет он ни дня, ни вечера не пробыл дома. Только ночует, да и то не всегда. Верите ли, у меня впечатление, что я пустила жильца с постоянной пропиской.