Не отпускай мою руку

Бюсси Мишель

И на этот раз — хладнокровно.

Одному богу известно, на что он способен теперь.

16 ч. 05 мин.

Мне трудно бежать во вьетнамках.

Папа слишком сильно стиснул мою ладонь. Он мне руку оторвет, если будет так меня тащить. Я вообще не хотела вылезать из бассейна.

— Папа, не беги так, мне больно…

— Побыстрее, Софа.

Папа ведет меня за гостиницу, к парковке, туда, где стоит машина, которую мы взяли напрокат на время отпуска.

— Папа, я не могу так бежать…

Я потеряла вьетнамку.

Я сделала это отчасти нарочно, но папе все равно, он продолжает выдергивать мне руку из плеча. В ноги впиваются камешки, я останавливаюсь и начинаю вопить. Папа недоволен.

— Софа! Побыстрее. Умоляю тебя…

Папа не кричит, это странно, он говорит тихо, почти шепотом, как будто боится, как будто за нами гонится толпа людоедов. Зажал мою руку в своей здоровенной лапище. Мне приходится скакать за ним на одной ножке. Я ною изо всех сил, но папа меня уже не слушает.

Вот она, машина, до нее осталось метров двадцать. Папа, даже не замедлив шага, издали ее открывает. Я все ноги ободрала о бетон на стоянке. Я кричу, ору еще громче, выхожу из себя, это я умею, бешусь до тех пор, пока папа не отпускает мою руку.

Он резко останавливается. Наконец-то.

Но не из-за того, что я орала.

Он смотрит на машину, как будто ее поцарапали, или колесо украли, или руль. Голос у папы дрожит.

— Софа, живо садись в машину…

Я не двигаюсь с места. Я умная, мама мне все время это говорит. Я умею читать. Почти все слова.

Например, те, что написаны на пыльном стекле двери.

Всреча

В бухти каскада

Завтра

16 ч

приходи с девочкой

Я плохо понимаю. Я хотела бы еще раз перечитать буквы и попытаться понять, что там написано. Или хотя бы запомнить.

Но я не успеваю, папа почти сразу стер записку рукой, оставив длинные грязные следы.

— Садись в машину. Софа. Быстро.

Папа никогда еще не разговаривал со мной таким строгим голосом. Я немножко испугалась, но послушалась. Забираюсь на заднее сиденье, влезаю в детское кресло.

Почему папа стер эти слова, как будто мне нельзя было их читать?

А кто должен был их прочитать? Кто их написал?

Папа?

Мама?

Перед тем как мотор завелся, я услышала, что сзади кто-то кричит.

16 ч. 08 мин.

Айя первой входит в гостиничный холл, Морес следует за ней. Кристос остается поодаль и наблюдает за ними.

Наиво вырастает за стойкой, словно игрушка на пружине. Не проходит и трех секунд, как является Арман Зюттор. Директор отеля ошалело таращит глаза, на одном виске волосы у него стоят торчком, к другому прилипли, как будто его подняли во время сиесты. Айя на него и не взглянула. Она выкрикивает приказы:

— Морес — наверх, в семнадцатый номер, Кристос — со мной в сад.

Двери лифта открываются. Ева Мария вопит:

— Не ходите по мокро…

Трое сволочей в форме и армейских ботинках, не слушая ее, топают по плитке. Пол в коридоре измазан мокрым песком, цепочка следов тянется до двадцать второго номера, там ботинки упираются в белоснежную

стенку напротив, потом одним ударом вышибают дверь.

Она слетает с петель.

Грязные ноги топчут ковер.

— Никого! — орет Морес в рацию. — Капитан, он смылся!

Айя выругалась.

Она смотрит на гостиничный сад. Видит перед собой замерших туристов, они похожи на забытых у бассейна надувных кукол. Ей даже приказывать не надо — полицейские сами рассыпаются в стороны, прочесывают отель в поисках малейшего закутка, где можно спрятаться. Все кроме Кристоса…

Младший лейтенант стоит, прислонившись к стволу пальмы, и довольствуется тем, что, повернув голову к бару, вопросительно глядит на Габена. Тот пожимает плечами. Вид у него недовольный, как будто он обдумывает, не сменить ли ему место работы после всего этого.

Кристос хмурится, показывая тем самым, что ждет ответа. Габен в пантомиме не так силен, как в смешивании коктейлей, но он делает над собой усилие. Он машет руками. Если не придираться, то можно считать, что он изображает птицу или, может быть, бабочку. Во всяком случае, нечто с крыльями.

Достаточно для того, чтобы понять.

Бельон упорхнул.

16 ч. 10 мин.

Марсьяль гонит машину, она мчится по авеню Бурбон, потом по улице Генерала де Голля, Сен-Жиль разворачивается длинной лентой между лагуной и лесом. Ему надо выехать на шоссе, минуя порт, иначе дорога приведет его прямиком в полицейский участок, так что выбора у него нет, приходится кружить переулками, вот только каждый второй из них заканчивается тупиком, словно ложный путь в лабиринте.

Пропетляв еще километр между хижинами, Марсьяль резко тормозит, едва не выругавшись вслух. Чтобы оказаться на дороге, ведущей к шоссе, надо проехать через единственный переброшенный над ручьем мостик, но доступ на него перекрыт. Сплошная лента машин тянется метров на двести…

Марсьяль закипает от злости.

Не важно, сама собой здесь образовалась пробка или это полицейские перегородили дорогу за мостиком. Как бы там ни было, он не может себе позволить торчать в пробках, он должен попытаться проскочить другим путем.

Он разворачивается. Шины «клио» взвизгивают.

Марсьяль снова едет по авеню Бурбон, теперь в обратном направлении, потом внезапно, за триста метров до «Аламанды», сворачивает вправо. Грунтовая дорога, тянущаяся на два километра вдоль пляжа, его выручит, если только перед ним не окажутся красные вагончики пляжного поезда, который с черепашьей скоростью перемешается между выходами к лагуне.

Если ехать на юг, дорога упрется в Ла-Салин-ле-Бен. Марсьяль старается убедить себя, что у него есть еще небольшой запас времени, он пока опережает полицейских. «Клио» в облаке рыжей пыли минует аквапарк, домики-близнецы Коралловой деревни, площадку для игры в шары. Велосипедисты съезжают с дороги. Семьи, стоящие в очереди к фургончику с мороженым, кашляют от поднятой им пыли; полуголые люди с полотенцами через плечо осыпают его ругательствами. Марсьяль понимает, что его побег никак не назовешь незаметным и что долго он в таком темпе не продержится.