Не плачь по мне, Аргентина
Шрифт:
«Ага. Вот и основное правило. Комфортабельная тюрьма».
– Честно сказать, я сомневаюсь, что буду для вас настолько интересным собеседником. Я старик, да и вы, впрочем, тоже. Хотя и выглядите на много лет моложе.
– Поверьте мне, я и чувствую себя так же.
– Возможно.
– И вы будете таким же. – Фон Лоос развел руками. – Если, конечно, захотите. Но… – Он встал. – У вас может сложиться ложное впечатление, что я вас агитирую. Все сами увидите, все сами поймете. И составите обо всем свое собственное мнение. Не стану вас утомлять.
Генрих поднялся вслед за Лоосом.
– Где
– Здесь. Вот там, за дверью, большая спальня. Другая дверь ведет в коридор, где круглые сутки дежурят слуги, если вам чего-либо захочется, обращайтесь к ним. Захотите прогуляться – пожалуйста. Вам все покажут. Телефон… – фон Лоос кинул на Генриха взгляд, в котором тот прочитал многое, – внутренний. Отдыхайте, а то я знаю эти зеботтендорфовские штучки, после них требуется прийти в себя. Осваивайтесь. Я зайду к вам ближе к вечеру. – Фон Лоос подмигнул Генриху заговорщически. – У меня есть кое-что из винного погреба…
9
Революция.
Какую все-таки огромную роль в истории человечества играет то, каким образом произносятся слова.
Попробуйте это слово на вкус. Это камешком катящееся «р» в начале и затухающее «я» в конце. Сколько силы можно вложить в обыкновенные значки, всего-то числом девять! И сколько страха… От чего это зависит? Где та точка, когда сила переходит в страх? И где то место, где страх превращается в силу? Всего-то одно слово… А сколько вопросов.
А теперь «р» мягко и после «л» на выдох… Так облегченно разгибаются согнутые спины. Так утирают пот со лба те, для кого труд уже не радость и не право, а рабская обязанность. Сколько чувства в одном слове!
Это слово все произносят по-разному. От испуганного шепота обывателя, через торжествующий рев поднятых кулаков, до сытой усмешки толстосума.
Революция никого и никогда не оставляет равнодушным. Она вызывает злобу, восторг, страх, ужас, воодушевление, опасение, презрение. Но только не равнодушие.
С этим словом на устах французы бросали в реку французов и рубили головы на площади. С этим словом они снесли Бастилию и учредили Республику. Русские сбросили царя, пережили голод и ужас Гражданской войны, выстроили огромную Империю – и все под кровавым знаменем Революции. Немцы в Киле и Мюнхене поднимались на бунт с криками «Свобода и Революция». Нищие оборванцы, зажатые жирующим кровопийцей до предела, сбрасывают в море десант огромной державы только потому, что в их сердцах бьется упругим ритмом: «Революция!»
Звон денег, вкус крови, запах пороха. Все это сплавлено, перемешано, скручено в одном только слове.
Для Кристобаля Бруно революция была смыслом жизни.
В ней смешалось все. Любовь. Страсть. Ненависть. Мечта о светлом будущем. Настоящая, не на словах. Товарищ Кристо отличался от многих болтунов из Комитета, которые только и могли, что трепать языком о пользе для трудящихся масс и правах человека. Кристобаль понимал, что без передела всей системы, как в отдельной стране, так и во всем мире, ничего путного из бумажек и говорильни не получится. А значит – надо что-то делать. Руками, не гнушаясь грязи и крови. Потому что революцию в перчатках не совершишь.
И Бруно делал. В его
Люди Кристобаля были раскиданы по всей Аргентине. Они собирали информацию, работали почти во всех представительствах различных гуманитарных фондов, вели агитационную работу в армии, полиции и даже среди многочисленных банд. Иногда Бруно нравилось представлять себя головой осьминога, чьи щупальца расходились в разные стороны, проникая повсюду. В детстве он любил смотреть, как рыбаки-пескадоры ловят этих существ, от одного вида которых по телу прокатывается дрожь, а потом слушать истории про гигантских спрутов, утягивающих лодки под воду.
Теперь Кристобаль чувствовал, что крепко держит Аргентину в своих щупальцах. И не один. Множество организаций охватили страну, уставшую от вялой власти жены мертвого президента, от бедности и бесцельности существования.
Благодатная почва, в которую когда-то упали зерна марксистской идеологии, дала щедрые всходы. Но народ… Народ, за счастье которого боролись монтонерос, не был готов поддержать восстание. Это понимали все. Пример соседних государств был показателен. И значит, народ надо было подтолкнуть.
Для этого годились все средства.
Эту мысль неоднократно повторял сам Кристобаль.
10
Когда десяток человек, одетых в форму национальной гвардии, ворвались на рынок в квартале Бальванера, никто не заподозрил ничего дурного. В последнее время в городе часто можно было увидеть солдат. После взрыва в парке Колон правительство ввело в городе чрезвычайное положение и вытащило армию из казарм.
«Хватит пролеживать бока, пусть поработают», – решили простые аргентинцы и махнули на мундиры рукой.
Солдатам эта затея тоже пришлась по нутру. Сменить скупой казарменный быт на прогулки по городу… чем же плохо? Патрулирование, если правильно подойти к этому вопросу, может доставлять удовольствие. К тому же благодаря активным действиям агентов влияния большая часть солдат относилась к марксистам с сочувствием. А значит, всегда была вероятность того, что патруль закроет в нужный момент глаза, и, с другой стороны, была гарантия, что никто не станет нападать на таких замечательных парней, несущих трудную службу.
Одним словом, военных никто не боялся. И когда десять человек, вооруженных винтовками «FARA», влетели через главные ворота, внимание на них обратила только ленивая дворняга, дремавшая в пыли.
– Марксисты! Монтонерос! – неожиданно громко заорали солдаты. – Выходите, подонки!
Рынок примолк в удивлении. Солдаты неуверенно топтались около входа. Первый порыв прошел, и теперь они не знали, что делать.
– Марксисты! – снова закричал одетый капралом.
– Что они делают? – поинтересовался торговец рыбой у соседа.