Не по сценарию

Журавлева Ольга

Но нет, квартира оказалась достаточно обычной, очень светлой и довольно современно обставленной. Возможно, скелеты начнут вываливаться из шкафов, когда я их открою? Чушь. Я тряхнул головой и решительно пошел осматривать комнаты. Элли шла следом.

— Знаешь, у твоего отца был вкус, — осторожно сказала она. Я видел, с каким интересом моя фея оглядывается по сторонам.

— Ага. И деньги. Очень недешевая мебель, — заметил я, стараясь вернуть самообладание с помощью циничности. Элли

ничего не ответила.

За очередной дверью оказался кабинет, и он не имел ничего общего с кабинетом в театре. Там мебель старинная, массивная, а тут – металл и светлые поверхности. Рыться сейчас в рабочем столе не хотелось, я смогу это сделать и позже, но зато меня заинтересовали книжные шкафы, забитые от пола до самого потолка.

Я подошел ближе и пробежался пальцами по корешкам. Надо же, книги расставлены в таком же порядке, как меня, по алфавиту, причем русские авторы отдельно, зарубежные – отдельно. А вон в той отдельной полке рядом со столом очевидно любимые произведения отца, судя по потрепанным обложкам. Я посмотрел названия, вытащил одну книгу, открыл на месте, где была закаладка, и усмехнулся. У меня с Богданом одинаковый вкус на литературу.

Я вдруг подумал, что женщин мы тоже предпочитали похожих, ведь Марьяна – хрупкая миниатюрная блондинка, как и моя Элли. Я посмотрел на нее. Она стояла в дверях и разглядывала не комнату, а меня, как будто любовалась, или пыталась запомнить.

Я захлопнул книгу, поставил ее обратно на полку и подошел к моей фее. Мне очень захотелось поцеловать ее, что я и сделал, и она с готовностью ответила.

— Я рада, что мы приехали, — прошептала она мне в губы. — Мне бы не хотелось, чтобы тебя продолжало это мучить.

— Я тоже рад. И, кажется, я был идиотом, что не сделал этого раньше.

Я действительно так подумал. Выставил себя трусом и психом, хотя в реальности в квартире отца не было ничего, что заставляло бы так бежать от этого места.

Но Элли серьезно покачала головой.

— Нет, это было больно для тебя, а нормальный человек всегда хочет избежать боли.

— Иногда боль дарит освобождение. Мне надо было через это пройти.

— Там осталась еще одна комната. Пойдешь туда?

— Конечно.

Я взял Элли за руку, и мы открыли последнюю дверь. Спальня. Светлая, с большой кроватью, легкие шторы на окнах распахнуты, и на ковре квадраты солнечного света. Рядом с кроватью, на тумбочке, фотография Марьяны. Я взял рамку в руки. Такого снимка я не видел. Впрочем, я много чего не видел и не знал.

— Смотри, тут какие-то диски, кассеты, — проговорила Элли, и я обернулся. Она стояла рядом с большим домашним кинотеатром, у которого расположился стеклянный стеллаж. Тот действительно был беспорядочно

завален кассетами, какие использовали для старых видеокамер, и дисками. Было ощущение, что эти записи часто просматривали. Я открыл стеллаж, вытащил наугад один диск. Включить систему не составило труда, пульт аккуратно лежал на кровати.

Это была запись спектакля. Я узнал и сцену, и зрительный зал, саму постановку. Старая добрая классика. Я вытащил диск, покопался в стеллаже и достал другой, на котором была подпись «День рождения, 55 лет». Тут уже был мой отец, и я впервые видел его не на мертвой картинке, а в движении. Это оказалась запись банкета, где Богдана поздравляли сотрудники театра. Он благодушно смеялся благодарил, сам говорил тосты.

Выключить это видео я не смог. Сел на пол перед телевизором и стал смотреть. Почувствовал, как рядом опустилась Элли, снова взяла меня за руку, но я почти не придал этому значения, уставившись на экран.

Богдан выглядел иначе, не так, как я его себе представлял. А как представлял? Сначала думал, что это суровый, никогда не улыбающийся человек, брюзгливый и старомодный. А после признания Марьяны и вовсе стал считать его тираном и деспотом, способным поднять руку на женщину.

Но на экране был веселый мужчина, компанейский, с глубоким голосом и умеющий красиво говорить. И танцевал он забавно, совсем не заботясь о том, что о нем подумают. Одним словом, я видел живого человека, настоящего, со своими достоинствами и недостатками. Был на видео и Марат.

Странно, но я раньше представлял, что Богдан сильно страдал, что расстался с Марьяной. Я отчего-то думал, что он замкнулся в себе, окончательно разучился улыбаться и погряз в своих переживаниях. Но вот он, мой отец, веселый и беззаботный, пьющий вино и обнимающий других женщин. И это вдруг вызвало в моей душе невообразимое облегчение. Он жил, он не зациклился на женщине, которую любил и которой сделал больно. Правда, тогда он еще не знал обо мне…

Я вздохнул, выключая запись, и обернулся к сидящей рядом Элли.

— Я хочу забрать эти видео. Поможешь сложить?

Мы нашли сумку и сложили в нее все записи. Я планировал ознакомиться с каждой из них.

— Что ты думаешь делать дальше? — спросила она, когда мы уже спускались вниз.

— Не знаю. Надо будет приехать сюда еще раз, найти и вывезти все личные вещи отца. А потом я продам эту квартиру.

Элли кивнула, никак не прокомментировав мое решение, и я ценил ее за это.

Мы вышли на улицу, и я полной грудью вдохнул прохладный осенний воздух. Я чувствовал, что наконец-то свободен, что призрак Богдана Данилевского больше не нависает надо мной. Я его простил.