Не под пустым небом
Шрифт:
– По Зайчику можно сверять часы. Если часы показывают без пяти минут восемь, а он сказал, что будет в восемь и уже звонит в дверь, то прав Зайчик, а часы отстают, и их надо подвести.
Зайчик не любил лирику и эмоции, он быстро съедал свою тарелку сырного супа, накрошив туда хлеба (чтобы не тратить время на откусывания, он очень дорожил своим временем) и начинал говорить.
Заяц был мистиком, визионером. Он и в самом деле был похож на сумасшедшего, а может, таким отчасти и был, если рассматривать «сумасшествие» как отклонение от общепринятой нормы. Пересказать его «лекции» невозможно в принципе, потому что нужно быть такой же, как он. А быть такой, как он, невозможно. Он был единственный в своём роде. Ему были видения, он слышал голоса, которые рассказывали ему, как устроен этот мир – и тот,
Вот таким был Зайцев Вячеслав Кондратьевич. Заяц, Зайчик… Он хотел, чтобы я тоже занималась распространением его пророческих книг, но у меня, к сожалению, не было пишущей машинки.
Залетаев. Владимир Сергеевич. Загорелый и пропылённый, с выгоревшими, рыжеватыми, смешными усами щёточкой, с выгоревшими бровями, с потрёпанным, выгоревшим рюкзаком за плечами… Таким я его увидела первый раз – в конце лета 1972 года. Таким я его знала много лет… Путешественник. Географ. Зоолог. Эколог. Влюблённый в Среднюю Азию. Самая большая любовь – Туркмения. Собиратель восточных легенд и разных археологических древностей. Он лучился энергией и теплом степей и пустынь, в которых проводил большую часть жизни. В его рыжеватых глазах навсегда отразилось азиатское солнце. В них постоянно играли смешинки-лучики… Он был учёный, но совершенно не кабинетный.
Ах, как он рассказывал сказки! При свете старинного азиатского фонаря, который тепло освещал каптеревскую комнату… своим мягким, ласковым голосом доброго сказочника… Он записывал эти легенды в азиатских аулах, расспрашивая почерневших на солнце стариков. Легенд у него было собрано на несколько книг. Но чтобы «пробить» книгу в издательстве, нужно было посвятить этому пробиванию львиную долю времени и энергии. Но это никак не вписывалось в его ритм жизни.
А ещё Владимир Сергеевич сочинял стихи. И на кухне, за чашкой чая, он раскрывал свою потрёпанную, запылённую записную книжку… где среди путевых записей и научных выкладок – стихотворные строчки…
Мир неожиданностей полный, Прекрасный мир и страшный мир. Бросаем жизни чёлн на волны. Движенье – вот он, наш кумир. Хотя немало в днище дыр, Мы не желаем плыть безвольно. Надежда манит нас на пир Любви, успеха, хлебосолья…Людмила Фёдоровна называла Залетаева ласково – Залетайчик. Он не заходил, а стремительно залетал на огонёк, в коротких промежутках между экспедициями и командировками. А ещё она его называла печенегом… И этот печенег, несмотря на свой бродяжий образ жизни, был очень галантным. И Людмиле Фёдоровне, и мне, девчонке, он всегда целовал руку при встрече. Это было необычно и волнующе, в наше время редко целуют женщинам руку. Кроме печенега Залетаева, я не припомню мужчину, который был бы столь же приятно старомоден.
Он был человеком вне времени. Он был человеком пространства… И когда я узнала, как его называют родители и друзья детства, я подумала, что это имя как нельзя лучше отражает суть его характера – Воля.
Леночка Колат. Молодая талантливая кукольница. Ученица знаменитого мастера по куклам – Екатерины Терентьевны Беклешовой. Именно ей, Леночке, Беклешова передала все секреты своего мастерства.
Но если бы Леночка жила в двадцатые годы двадцатого века, она (я не сомневаюсь в этом) была бы звездой немого кино. Настолько выразителен её облик: огромные тёмные глаза, взгляд – удивлённо-наивный и немного печальный, удлинённый овал лица, красиво очерченный рот, тёмные прямые волосы, причёска «каре» – лицо как будто заключено в раму. Как будто это готовый кадр из немого кино…
Беклешова долгие годы была прикована к инвалидному креслу, и Леночка поселилась у неё, взяв на себя всю заботу о старой беспомощной женщине. Леночка – редкий в наше время человек, способный на самопожертвование. К тому же без всяких громких слов…
Но её хватает и на Каптеревых! Леночка – частый гость в доме на Огарёва. Она – из числа самых близких друзей, на которых можно положиться во всём.
Саша Филистеев. По профессии – режиссёр, по призванию – друг, приходящий на помощь в любое время дня и ночи.
– Саша нам достался по наследству от Адалис, – говорила Людмила Фёдоровна.
Когда-то Саша, ещё юноша, студент, опекал одинокую старую поэтессу Аделину Адалис. А она ему, круглому сироте, заменила мать. Каптеревы много лет дружили с Адалис. И, конечно же, были знакомы с Сашей.
Саша был очень домашний, семейный человек, хотя своей семьи не имел. Но имел огромный запас доброты в душе и желания о ком-то заботиться. Когда не стало Аделины Адалис, Саша всю пылкость своей души обратил на Каптеревых. Это был человек, который приходил по первому зову. И без всякого зова. Его можно было попросить о самых бытовых вещах, например, заделать мышиные норы на кухне, и он тут же приходил и законопачивал норы с большим вдохновением и азартом. Он был Каптеревым как сын. Но не каждый сын бывает таким заботливым.
Единственный «пунктик», который огорчал Каптеревых в Саше, так это то, что Саша был склонен к выпивке. Была у него такая слабость.
Татьяна Шевченко. Художница. Дочь знаменитого живописца Александра Шевченко – учителя Каптерева. Когда-то Валерий Всеволодович дружил с отцом, а теперь дружил с дочерью. Хотя как художники они с Татьяной Александровной были совершенно, абсолютно разные. Они работали в разных живописных измерениях. При этом они оба любили Александра Шевченко.
Интересно, что Татьяна Александровна была единственным человеком каптеревского круга, которая помнила Валерия Всеволодовича молодым. Она была ещё ребёнком, когда в мастерскую её отца приходил юноша Валерий Каптерев, весьма эксцентричный. Ей запомнилось, что он каждый день красил свою короткую шкиперскую бороду в разный цвет: то рыжий, то зелёный… Может, это и не так часто было, но поразило детское воображение и запомнилось на всю жизнь: Каптерев, приходящий каждый день с бородой другого цвета!
Татьяна Александровна была уже немолодой женщиной, но необычайно энергичной и смешливой. Однажды мы с ней возвращались от Каптеревых вместе. Она жила в доме художников на Динамо, обычно уезжала от Каптеревых на такси, и в тот раз захватила и меня. И пока мы ехали с ней по ночной Москве, она рассказала мне столько трагического о своей жизни, что я поразилась её мужеству и способности после всего пережитого писать свои нежные, воздушные картины и так заразительно смеяться.
– Ты знаешь, я тоже в молодости была грустной, как и ты. Мне даже нравилось быть такой не от мира сего несмеяной… Но чем больше живу, тем большей оптимисткой становлюсь. Ты тоже когда-нибудь станешь оптимисткой.