Не погаснет, не замерзнет
Шрифт:
Матрос нагнулся к ней:
— Это тросы так называются. Видишь, как ветер разыгрался? Чтоб лодку не било о пирс, нужно лучше закрепить ее тросами.
И он снова заходил у края пирса, как грудного ребенка, баюкая в руках пистолет-автомат. Больше Маринка не боялась, что ветер унесет ее в сопки, и была рада, что матрос
Между тем на темной спине лодки; от носа до кормы, быстро задвигались силуэты людей, потом на домике пронзительно ярко вспыхнул глаз прожектора, и Маринка поняла, что никакой это не домик, а рубка — она возвышается над корпусом, и на ней нарисована пятиконечная красная звезда и большая белая цифра.
Широкий луч прожектора освещал людей, которые отдавали по распоряжению отца дополнительные швартовые концы.
Зажглись прожекторы и на других лодках. Видно, и там решили получше укрепить свои корабли.
Потом отец по тому же качающемуся трапу сошел на пирс. Минуты три он постоял так, глядя на лодку, о чем-то поговорил с матросом. Корабль бросало гораздо меньше, это и Маринка видела.
Она подошла к отцу и громко сказала:
— Теперь лодку не побьет о пирс, да?
Отец засмеялся, не смог удержаться и матрос.
— Ну, Маринка, пойдем. Ты, я вижу, здорово разбираешься в морском деле. Тебя хоть командиром лодки назначай.
— Пожалуйста, — серьезно сказала Маринка.
И мужчины опять рассмеялись.
Отец взял ее за руку.
— До свидания, дядя! — вежливо сказала она матросу в полушубке.
— Спокойной ночи, Маринка. — Матрос помахал ей рукой и опять принялся ходить по краю пирса.
— Ты не плакала? — спросил отец, когда они уже шли по городу.
Его вопрос показался ей странным: да как можно плакать, если рядом был такой добрый человек, этот матрос в полушубке!
— Нет, — сказала Маринка, — и не думала..
— Ну и
Ветер свистел не умолкая. В губе протяжно ревел буй. Дома стояли темные, и город казался безлюдным, незнакомым, чужим. Но так только казалось. Маринка впервые ступила, на полшага ступила в этот тревожный и суровый взрослый мир — мир, в котором надо вскакивать ночью и бежать на пирс, чтобы распорядиться получше закрепить подводные лодки; мир, в котором люди, рискуя своей жизнью, бросаются в ледяную воду, чтобы спасти других людей; мир, в котором действуют непреложные воинские приказы; мир, полный студеного ветра, шторма, острых брызг и неуюта, где не любят жалоб, уныния и слез.
Но сколько доброты и тепла разлито в этом суровом и жестком мире!
— Слушай, Маринка, — сказал вдруг отец, повернувшись к ней лицом, когда они дошли до своего дома. — Ты, я знаю, у меня храбрая девчонка.
— И теперь я ничего не боюсь, — гордо сказала она, — ну ничего-ничего. И ни разу не заплачу.
— Я хочу сказать тебе, Маринка… Хочу сказать… Она вся потянулась к нему:
— Что, папа?
— То… — тихо произнес он и запнулся, — то, что у нас с тобой нет больше мамы.
Вначале Маринка не поняла:
— Совсем нет?
— Совсем…
— И не будет?
— И не будет. Она умерла.
Маринка уткнулась в его меховую куртку. Плечи ее вздрогнули. Но она не плакала. Она не могла плакать. Отец еще что-то говорил ей, но она не слышала: его слова заглушил дикий порыв ветра, и, чтобы дочка не упала, отец подхватил ее на руки.
Ветер ураганной силы нес снег, в губе клокотала и пенилась вода, а над черными каменными сопками, окружавшими Матросск, негасимо горели маячные огни.
1960