Не поле перейти
Шрифт:
– Так с поезда ведь сообщила... И где она искать нас будет?
– Встретить надо, объяснить, так, мол, и так..,
– Где там! Не пускают и близко к вокзалу...
Очень смешно выглядит совсем молодой парень. Левой рукой он неловко прижимает к себе ребенка, в правой - тяжелый аккордеон.
– Не плачь, сынок, не плачь, - говорит он, - мы к маме на работу пойдем, она нас покормит. Вот только спрячем аккордеон у дяди Васи, а маме скажем, что все сделали, как она велела. И не тащились мы с этим аккордеоном, понял?
Но вот показывается
Люди останавливаются, с интересом и уважением смотрят на солдат, машут руками, что-то кричат. Иван думает, надо бы и в ответ помахать руками, смотрит на своих товарищей, но лица у них серьезные, строгие.
Иван начинает обращать внимание, что и сам он сидит, словно по команде "смирно". Нет, это он не специально так напыжился. Такое у него состояние, будто только сейчас почувствовал всю страшную ответственность, какая на него ложится.
Не отчетливая мысль, а какое-то подсознательное чувство заставило его быть перед лицом народа в эту минуту подтянутым, уверенным, строгим.
Иван Махалов смотрел на людской поток, но ни одного человека в отдельности не видел. Перед ним был народ, который послал его, солдата Советской Родины, совершить подвиг. Он давал присягу верно служить народу. Но это слово - народ - такое огромное, всеобъемлющее, святое, можно было понять только разумом. Впервые в жизни он чуть ли не физически ощутил величие этого слова.
Во имя безопасности тысяч людей, проплывающих перед глазами, он идет теперь на смертельный риск.
И он шел с полным сознанием опасности, гордый и спокойный, сын русского народа, на глазах у своего народа.
Громко сигналя, обгоняя прохожих, идут навстречу броневику легковые санитарные машины. Это выпускники медицинского института вывозят больных гриппом. Медленно движется бронетранспортер. Его догоняют несколько грузовиков с милицией и солдатами.
Это оцепление. Пятьсот шестьдесят человек с красными флажками оградят опасную зону во время работы. Откуда-то появляются пожарные и санитарные фургоны. Они идут на заранее отведенные для них посты.
Валя уже не смотрела на окружающих. Опустив голову, она шла печальная, одинокая в этой огромной толпе, не зная, куда ей деться: никого знакомых за пределами района не было.
Ее внимание отвлекли шум мотора и усилившееся оживление в толпе. Взгляд безразлично скользнул по фарам, по кабине, по угловатой броне кузова и замер, оцепенев.
– Гурам, - прошептала она только одними губами.
А людской поток, точно наткнувшись на волнолом, обтекал машину, потом сомкнулся за ней, захватив Валю, как в водовороте.
– Гурам!
– закричала она и, расталкивая людей, бросилась вслед.
Бронетранспортер уплывал, все большее расстояние отделяло его от Вали, а она бежала, натыкаясь на людей, пока не вырос перед ней лейтенант, командир поста оцепления:
– Нельзя!
Это была граница запретной зоны. Тут и осталась она стоять, не спуская глаз с бронетранспортера,
До сих пор личное горе Вали заслоняло, как бы затуманивало происходящие вокруг события. Сейчас надвигающаяся опасность встала перед ней во всей страшной наготе: Гурам поехал туда, где лежат эти смертельные снаряды, откуда уходит все население.
Какой мелкой, какой ничтожной показалась вдруг ссора с ним.
У Гурама Урушадзе было такое же состояние, такой же глубокий внутренний подъем, как и у Ивана Махалова. Он не заметил Валю. За шумом мотора он не услышал ее. В этот день он и не думал о ней. Лишь в какие-то секунды проплывет вдруг ее лицо и так же быстро исчезнет. Но вот машина завернула за угол, и что-то больно и радостно отдалось в сердце. Он упрямо не хотел взглянуть на домик, который должен вот сейчас показаться, хотя знал, что никого там не может быть. Он посмотрел на этот одинокий домик, на палисадник и крылечко. Крылечко с ветхими перильцами и скрипучим порожком. Так и не довелось поправить.
И он понял, какая это чепуха их ссора, что не может он без Вали уехать, как и она не сможет без него...
А если не доведется сказать ей об этом?
В такой ранний час непривычно людно в кабинете председателя райсовета Ивана Тимофеевича Нагорного.
– Из дома шестнадцать по Железнодорожной ушли все!
– Дом три на Куйбышевской готов!
– Улица Герцена закончена полностью!
Это ответственные за дома, кварталы, улицы докладывают: население покинуло свои жилища. И вот уже весь район оцепления опустел. Только одна машина подполковника Бугаева и начальника милиции объезжает затихшие улицы.
В конторе путейцев расположился штаб. Сюда пришли руководители района, председатель горсовета, директора остановившихся предприятий. И так непривычно выглядит здесь радист с походной рацией.
– "Резец", "Резец-один", "Резец-три"!
– раздается в эфире.
– Я "Резец-два". У аппарата полковник Сныков.
Готовы ли приступить к работе? Прием.
– Докладывает лейтенант Иващенко. Люди на местах, делаем ямы для снарядов.
– Говорит заместитель начальника станции Химичев. Паровозы и вагоны из южного парка угнаны. Поездов на подходе нет.
– Докладывает капитан Горелик! Все на местах.
Транспортер в укрытии, прицеп подготовлен к погрузке. Разрешите приступить к работе! Прием.
– Приступайте! В случае обнаружения установки на минирование докладывайте немедленно.
Взвились в воздух три красные ракеты. Тревожно завыла сирена. Это сигнал для населения. Теперь никто уже не приблизится к запретной зоне.
По закону с взрывоопасными предметами может работать только один человек. Но сейчас это немыслимо:
дело затянулось бы на много дней. Над ямой склонились два осрицера и три солдата. Работа началась. Тончайшая ювелирная работа над огромной массой земли, над глыбами стали, чугуна, меди, над тоннами взрывчатки и сотнями оголенных взрывателей.