Не прикасайся!
Шрифт:
Хрен там плавал. Не научится воспринимать меня как инструмент – закончит там же, где Никольская. Азаровой только предстоит понять, что хорошие люди в ее жизни – это родители, заложившие квартиру ради мечты ребенка. А тренер, которому она так солнечно улыбается, тот еще мудак. И только от нее зависит, воспользуется она моим сволочизмом и возьмет медаль… или повторит судьбу одной девочки, которая смотрела на тренера через розовые очки… а теперь носит черные.
– Значит, так. Азарова, катаешься под Мьюз в произвольной
Я выезжаю на центр катка, чтобы всем было видно и слышно. Грохот от приземлений с прыжков стихает.
– Программы в этом году ставим и накатываем заранее, ясно? Вас много, хореографов мало. Кому не нравится – я не держу, кто согласовал отпуск, может ехать, кто не согласовал, но хочет – можете собирать чемоданы, все надо делать заранее. В этом году обкатываем проги так: взрослые – на «Бешках», юниоры – на юбилее «Элит». Будет шоу, торжественное открытие нового корпуса, поэтому все чтобы выступили. Кто сорвет, тот поедет выступать на чемпионате Няндомы.
Раздается задорный смех, хотя многие их этих девчонок прекрасно знают, что я не шучу.
– А теперь зачет по прыжкам. Все, поехали. Лутц!
Единственный способ воспринимать их как солдатиков на игрушечном поле боя – смотреть на технику. Забить на красоту, на милоту, на счастливые детские глаза и слезы-сопли после какой-нибудь неудачи, оставить сантименты Лизавете. Только высота прыжка, галки недокрута, пролетность, сила, заходы-выезды. Единственный способ сохранить их как спортсменок – не привязываться.
С остальным должны помогать родители. А у некоторых их нет.
Настасья
– Ты поздно, – говорит отец, когда я вхожу в дом.
– Я гуляла.
– Далеко?
– По магазинам. Покупала спортивную форму и… так, всякие мелочи.
– Скажи-ка мне, Настасья, за что звонил и извинялся Сергей Крестовский? Что за проблема с тренером?
– Ничего, – поспешно отвечаю я.
– Врешь.
– Нет. Ничего особенного. Тренер отошла, время аренды закончилось, и я помешала репетиции шоу. Сергей Олегович звонил, извинился и заменил тренера.
– Почему ты не сказала мне?
– Потому что мне почти двадцать, пора решать хоть какие-то проблемы самостоятельно. Особенно если это всего лишь невозможность посмотреть на часы.
– Что-нибудь купила? – Папа меняет тему, а значит, злится.
Но мне все равно придется сказать ему о Никите: Макс обязан будет сообщить, это же вопросы безопасности. Бедного парня еще наверняка ждет проверка: откуда, чем живет, кто родители, не представляет ли угрозы
– Меня позвал на свидание один парень. На каток. Мы договорились пойти в субботу.
– Где ты с ним познакомилась? – после долгой паузы спрашивает отец.
– В «Элит» после тренировки, в кафе. Он угостил меня лимонадом.
– И что это за парень? Как он выглядит?
Я морщусь.
– Папа, я не знаю, как он выглядит. По общению очень милый. Спроси Макса, он видел его мельком, когда Никита провожал меня до машины.
– И зачем этому Никите приглашать тебя на свидание?
Мне хочется психануть. Бросить в отца ботинком, раскричаться, что я взрослая и имею право строить свою жизнь так, как хочется. Что необязательно напоминать об инвалидности и намекать, что ни один нормальный мужик на меня не посмотрит.
Но все это имело бы смысл, если бы я могла себя обеспечить. В тринадцать, живя за счет родителей, можно бунтовать, прикрываясь подростковым кризисом. В двадцать можно пойти в задницу и работать самой, но для меня этот вариант давно потерян. Папа не забудет об этом напомнить.
– Может, я ему просто понравилась?
– Пусть сбросит свои данные. Проверю.
– А можно без этого? – спрашиваю я, но надежды совсем нет.
– Нельзя, – отрезает отец.
– Я не замуж собираюсь. А на каток. Я четыре года общалась только с тобой, Вовой и Ксюшей, даже Даня ко мне не заходит, можно мне хоть на час в неделю погулять с кем-то не из охраны?
– Когда я получу подтверждение, что этот Никита увивается за тобой не потому что у тебя потенциальное многомиллионное наследство – да.
– Знаешь, – все-таки не выдерживаю я, – даже если я нафиг не сдалась и Никите хочется только денег, я все равно пойду с ним кататься. Потому что других вариантов у меня просто нет. Кого-то хотя бы деньги привлекают… некоторых даже миллионы не стимулируют на то, чтобы со мной поговорить.
– Настасья! – прикрикивает отец.
Я, как миллион раз в детстве, пролетаю мимо него к лестнице, чтобы подняться в свою комнату. Сейчас я делаю это в абсолютной темноте, но с легкостью и уверенностью: дом – одно из немногих мест, где я почти не чувствую себя слепой.
А еще на моей двери есть замок, и отец не может, как в детстве, ввалиться в комнату и заставить меня говорить с ним. Хотя у него, конечно, есть ключ, но повод недостаточно веский, чтобы за ним идти. Слушая щелчки замка, я чувствую себя немного лучше.
– Настасья!
Тяжелые шаги отца приближаются. Он стучит в дверь, а я переодеваюсь, стараясь оставаться холодной и спокойной. Это не первый наш спор, но первый по такому поводу. Мне казалось, отец будет счастлив, что я решила высунуть нос из норки и пообщаться с миром. Он ведь этого хотел, силой приводя на каток.