Не прикасайся!
Шрифт:
Вдобавок ко всему слышу шум выезжающей на лед заливочной машинки и паникую. Спокойно, Настя, водитель же заметит тебя и поможет найти выход. Кто-нибудь заметит…
– Эй! Ты слепая?!
Сердце пропускает удар. За ним еще, и мне кажется, вновь биться уже не начнется. Сначала кажется, это просто сон, потому что голос этого человека я слышала лишь когда закрывала глаза и отключалась, но спустя еще несколько секунд я слышу, как кто-то тормозит рядом, чувствую запах знакомого парфюма и едва удерживаю себя от того, чтобы отшатнуться.
Спокойно. Я – лед. Ледышка, не чувствующая
– Что ты здесь делаешь?
Боже… его голос так близко, как будто я попала в прошлое. Мне кажется, сейчас услышу «давай прогон КП» – и над катком разнесутся звуки «Ромэо и Джульетты».
– Сеанс кончился.
– Я поняла. Я не знаю, в какую сторону ехать.
Хотя теперь, наверное, знаю, ведь я слышала, с какой подъехал Алекс. Но все равно делать шаг в темноту, когда рядом шумит машина и гомонят какие-то девушки, сложно.
– Ты с тренером?
Вряд ли Инну можно назвать тренером. Я без зазрения совести расскажу отцу, как меня бросили посреди катка, заставив униженно просить помощи, и Инны здесь больше не будет. Ну… в том случае если она не любовница Крестовского, конечно. Эта мысль оставляет едкий привкус.
– Я тебя провожу. Дай руку.
Казалось, хуже уже быть не может, но вот я еду и чувствую, как горячие пальцы сомкнулись на моем запястье. Он держит совсем невесомо, сжимая совсем чуть-чуть, но у меня ощущение, что руку закрыли в колодке. Возле калитки я спотыкаюсь – и падаю практически на руки Крестовскому. Мне бы очень хотелось увидеть его лицо в этот момент. Что оно выражает? Раздражение? Отвращение? Очки почти спадают, но я успеваю удержать их.
Брат и папа говорят, что мне совершенно необязательно носить такие очки, но застывший слепой взгляд мне видится еще более жалким. К тому же несколько мелких шрамов возле глаз – туда попали осколки лобового стекла – не добавляют мне очарования.
Я окончательно теряюсь. Не понимаю, куда мы идем, через какую калитку вышли со льда, куда Алекс ведет меня. Это, пожалуй, бесит больше всего: я могу самостоятельно себя обслуживать, могу передвигаться по дому, по городу с навигатором, могу пользоваться компьютером, интернетом… но когда кто-то ведет меня, становлюсь совершенно беспомощной. Стоит лишь на миг погрузиться в мысли, перестать ориентироваться в пространстве, нарисованном воображением, и вот паника накрывает с головой и даже то, что я узнаю раздевалку, не приносит облегчения.
Еще одно прикосновение руки: Алекс берет мою ладонь и кладет на замок сумки.
– Твои вещи. Попросишь кого-нибудь довести тебя до холла.
Вообще это обязанность Инны, папа обговаривал отдельно, что она встретит меня в холле, отведет в раздевалку и проделает этот же путь в обратном направлении после тренировки. Но Инна самоустранилась и мне придется или ковылять самой, или позвонить водителю, чтобы поднялся.
Раздевалка наполняется голосами. Я напрягаюсь. Хочется как можно скорее остаться одной, забиться в угол и приходить в себя от такого стресса, я не была одна среди людей уже очень давно, со мной всегда был кто-то из дома. А сейчас я посреди шумного моря, в толпе заливисто хохочущих девчонок.
– Настя?
Черт! Черт! Черт!
Я как будто попала в свой же кошмар, где сначала появляется Алекс, а за ним следом Гаврилова. Когда-то мы были главными конкурентками на юниорском уровне, вся страна (по крайней мере та ее часть, что следила за фигурным катанием) ждала нашего противостояния на взрослых стартах. Противостояния так и не случилось. Я попала в больницу, снялась с чемпионата России, лишилась квоты на чемпионат мира. Гаврилова все это выиграла и позже, через год, стала чемпионкой мира в шестнадцать лет. Первая и пока единственная чемпионка мира Алекса Крестовского.
Я слушала тот чемпионат, захлебываясь слезами, а после встала и поклялась забыть и об Алексе, и о Гавриловой.
– Никольская, это ты?
– Здравствуй, Света.
– Какими судьбами? Выучила четверной аксель и пришла похвастаться перед неудачницами?
– Похоже, чтобы я могла чем-то хвастаться?
– Похоже, ты забыла, что тебе здесь не рады.
– Ты и твои подружки? Так я не к вам пришла.
– Алекс, вроде, тоже ночами твое имя не повторяет.
– А ты вообще не спишь, каждое его слово ловишь? Тогда понятно, почему тебя отправили на пенсию в девятнадцать.
– Сука!
– Грибница.
Гаврилова смеется, а вот остальные притихли. Или наслаждаются шоу, или чувствуют себя неловко. А может, снимают наш скандал на телефон.
– Приятного вечера, Настя, – елейным голоском произносит Света и сбрасывает все мои вещи со скамейки.
Я слышу, как разлетаются чехлы, как переворачивается сумка и из нее выпадают все вещи, включая кошелек и мобильник. Помада закатывается под шкафчик, но на нее мне плевать, мне нужны телефон и кошелек, все остальное не представляет ценности. Под мерзкое хихиканье я опускаюсь на пол и пытаюсь нащупать мобильник. Когда пальцы касаются краешка чехла, кто-то ногой легонько отпихивает его подальше.
Раздевалка пустеет. Я все так же сижу на холодном полу. Что ж, встреча с прошлым состоялась. Два ноль… и совсем не в мою пользу.
***
Водителя еще нет, он застрял в пробке на кольце, и я иду в ресторанчик, что находится на территории клуба. Мы часто заходили туда, когда тренировались. Правда, нормы калорий запрещали пробовать что-то из меню, так что мы перепробовали весь ассортимент чаев, а еще обожали фруктовый лед: брали по шарику на двоих, чтобы утром весы не порадовали лишними граммами, и наслаждались запретным лакомством.
Когда-то мы со Светой Гавриловой были подругами. А сейчас я сижу за столиком в нашем ресторанчике одна и глотаю слезы обиды, потому что момент, когда я ползала по полу в поисках вещей, запомню на всю жизнь. Неужели ее ненависть ко мне настолько сильна, что даже факт моей слепоты не остужает ярость? Или я давно не общалась со Светой и теперь это просто ее характер?
А еще мне интересно, спит ли она с Крестовским. Я ругаю себя за эти мысли, потому что поклялась забыть о нем, забыть обо всем, что связывало с тренером, но не получается. Я слишком слабая, чтобы быть сильной.