Не просто рассказы
Шрифт:
— Ну, дак топай к своему дядьке и тащи мне горсть табаку. Живо! Пошел!
Сказки кончились.
— Тебе чо, — свирепо наклонился Длинный, — еще накостылять?
— Отвяжись! — вдруг заорал Вовка со всей силы. — Отвяжись от меня!
В нем мигом вспыхнуло такое отчаяние, что он
Малец сжался в комок, словно раненый, и резко скинул вёдра с коромысла. Вцепился в него до боли в костяшках, поднял над головой и, стиснув зубы, первым кинулся на Длинного. Со стоном. Как в последний раз.
Уже собрался ударить, но верзила, хоть и успел вынуть из кармана только одну руку, ловко увернулся, и тут же хлестанул кулаком так, что у Вовки в голове зазвенело. Он упал, а Длинный мигом наскочил сверху, крутанул за плечо, вцепился в горло и стал душить.
— Сдохнешь у меня! — узловатые пальцы яростно вдавились Вовке в шею. — Сдохнешь, урод!
Лицо парнишки посинело, руки онемели, в голове пронеслось только — помощи не жди! — и он начал терять сознание.
Хватка ослабла резко. Руки слетели с горла, а душитель паршиво взвизгнул и повалился набок. Дядька сбил его одним ударом. Шагнул вперед и еще раз врезал сапогом под ребра. Жердяй кувыркнулся и заныл.
— Пшёл! — рявкнул старик, по-звериному глядя в лицо Длинному.
Тот сплюнул, не смея глянуть в ответ, поднялся, и, схватившись за бок, заковылял прочь.
У Вовки начался сухой, утробный кашель, стало медленно-медленно проясняться в голове. И сразу жуткая, горячая тоска нахлынула в грудь. Он едва сел, ошалело уставился на дядю Лёшу и вдруг… заплакал! Да так, что тот от удивления замер, закусив цигарку. Никто еще в деревне не видал, чтоб эти детдомовские волчата ревели.
А Вовка зарыдал. Зарыдал, кашляя, и отчаянно всхлипывая. Слезы катились по щекам и, казалось, всё-всё, о чём он молчал, что не решался произнести — вся обида и боль брызнули из его глаз.
Малец вскочил, кинулся к дядьке и вцепился в него так крепко, будто держал последнее, что осталось.
Старик развёл руки в стороны и только заладил:
— Ну, ты чего? Чего? Я же не сват, не брат. Ну, ну…
Вовка рыдал, что было мочи дергая дядькину фуфайку, а потом вдруг резко откинул голову, и, глядя прямо в глаза, выпалил:
— Дядь Лёш! Не сват, не брат… Ты друг мне! Дя Лёш! Друг единственный.
И опять уткнулся в грудь, выдыхая горькие слезы.
Дядька совсем оторопел. Глаза у него блеснули, а в уголке рта так и повисла потухшая цигарка. Он неловко обнял приемыша:
— Да я вот и говорю же, не сват же. Друг. Друг. Эх, малец. Кто ж я тебе еще…
А Вовка не унимался. Ему ужасно хотелось выплакать всё, что накипело. Без остатка. Старик гладил его вихрастую голову, прижимал к себе и шептал, шептал… столько слов, сколько не вымолвил за два прошедших месяца.