Не родит сокола сова (Сборник)
Шрифт:
Мать с отцом уехали по утру на ближний покос и должны были к ночи вернуться, а Танька, которую оставили приглядывать за избой и за ребятами, замкнула их и упылила со своей подружкой Викторкой на озеро купаться. Ребятишки же, то ли оголодавшие, то ли из баловства, наладили в чугунке картошки и взялись растапливать печь. Как уж они ее растапливали, Бог весть, да, похоже, выпал огонь из печи и запалил щепу и стружку, брошенные у поддувала, припасенные для растопки. Кухня и горница быстро разбухли непроглядным дымом, и ребятишки, вусмерть перепугавшись, кинулись сломя голову в сенки, — заперто, а вот выбить стеклину ума недостало. Тут, слава Те Господи, Сёмкин и подоспел.
Казалось
10
— …Пусть отец сам ловит, нечего лодыря гонять да винцо попивать. Не надо повожать таких…— еще прибавил Петр Краснобаев и плеснул на Пашку синим холодком из-под взлохмаченных, по-стариковски заиндевелых бровей.
Пашка на всякий случай пустил мимо ушей мужицкую ругань: понятно и ему, малому, что азарт творит с человеком, тут можно и не такое загнуть; авось проматерится дядя Петя да и остынет, бросит потом на жарёху, — вон какая ладная добыча, куль у мотоцикла горбится, да в мотне, поди, столько же; а что поносит его, Пашку, так и ладно, — от него не убудет, дело привычное, но без рыбы парнишка решил не уходить.
— Ты кого тут, мать тя за ногу, выпрашиваш?! — Петр Краснобаев с недоброй медлительностью разогнул узкую, в мелкой сыпи веснушек, дряблую спину, вздохнул глубоко и вопросительно уставился на парнишку. — Хочешь, чтоб я тебе все ухи оборвал?! — он локтями подтянул трусы. — Н-но-ка шуруй отседова подобру поздорову.
— Не мешай, Пашка, не мешай, — отогнал его и Хитрый Митрий, Маркенов отец, на пару с Алексеем, кряхтя и пристанывая, подбирающий нижнюю тетиву бродника. Пашка убрел к старой лодке, присел на трухлявое днище и уже оттуда стал жадно следить, как живой рыбий клубок, пуча мотню, чавкая и скрежеща перьями, жабрами и чешуей, выполз на песок, как бились в этом клубке, змеились мелкие щучки-шардошки и матерые щуки, будто наказанные за мелкую сорожку, какую только что с веселой яростью гоняли в камышах и глотали. Хитрый Митрий с Алексеем пошли суетливо кидать рыбу в мешок, укалываясь до крови окуневыми перьями, на чем свет костеря их, со злости заламывая лен особо нервным окуням, и Пашке почуялось, что рыбы ему нынче, однако, не перепадет. Он уже побрел было, косясь на скачущую по песку рыбу, но тут приметил, что с дальнего проулка спускаются к воде двое ребят. Даже толком не разглядев их, понял, что это, конечно же, Ванюха с Базыркой.
Вскоре Пашка опять прибился к бродничавшим, но уже вместе с Ванюшкой, которого пустил вперед, сам же уселся на перевернутую лодку, да так, чтобы не видно было рыбакам. Базырку они оставили караулить одежонку, разложенную для просушки на приозерной мураве.
— Чего, братуха, прохлаждаешься? — мимоходом спросил Ванюшку Алексей, вместе с отцом и Хитрым Митрием вытряхивающий из крыльев бродника траву и тину, чтобы затягивать по новой. — Давай, помогай. Тебе штаны привезли, давай, брат, отрабатывай.
— А чего делать-то? — засуетился Ванюшка, гадая, как бы тихонечко, чтоб не услышал отец, попросить у брата рыбы для своего дружка. Но тот, словно догадавшись сам, шепнул:
— Да не мельтеши ты, — Ванюшка как раз ухватил за верхнюю тетиву и тоже стал трясти крыло бродника, и в лицо Алексея полетели брызги, тина. — Сходи к мотоциклу, принеси-ка закурить.
Проходя мимо Пашки, он быстренько перехватил у него изготовленную под котомочку майку
Пашка, прижимая котомку к животу, рысью кинулся возле самых огородных заплотов и тынов.
— Чего-то долго копался? — выдернув зубами папиросу из пачки, понимающе улыбнулся Алексей.— Зажги-ка спичку… Угостил дружка… Так, парень, не делают… И без тебя бы кинули парнишке рыбы.
Жара спадала, утекала вместе с солнцем на другой берег, к туманно-сизым хребтам, — это степь, сжалившись, выдохнула из себя свежий ветерок, горчащий полынью и сухими травами; по озеру прогулялась первая рябь, наморщив заплатками озерную гладь. Потом из далекой песчаной косы всплыли нежданные-негаданные темные тучки, и вдруг тихим рокотом долетел гром,— гром среди ясного дня.
— Но, мужики, гремит, — подняв палец, сказал отец Алексею, и они замерли, вслушиваясь в небо, но больше ничего не услыхали,— мешали крики ребятишек.— Однако сёдни дождь пойдет, — ишь, тучи с гнилого угла заходят. Да и поясницу всю выламыват… — отец выгнулся, потирая спину. — К вечеру зарядит, чует моя поясница.
— Не ко времени, батя, — поморщился Алексей.
— Да не-е, хоть бы уж смочило маленько, — Хитрый Митрий почесал толстое брюхо и поддернул спадающие трусы. — А то уж картошка в огороде горит, путем не всходит. Дождика бы…
— Можно и дождя… Нам теперичи дождь не страшен,— качаясь, разминая занемевшую поясницу, улыбнулся отец Алексею. — Мы свое взяли, грех жаловаться. Еще разок затянем и баста. Хотя, паря… раз уж загремело, — рыба от берега уйдет, в глубь отвалит. Чует гром. Едва громыхнет, — всё, как отрезало, сматывай удочки… Ну, давай, мужики, по-быстрому затянем и домой.
Алексей быстро привязал кривую толстую палку к нижней и верхней тетиве и потянул свое крыло в озеро, немного согнувшись, двигаясь спиной. Когда он забрел в воду по грудь, отец крикнул:
— Всё, Алексей! Ты давай вдоль берега тяни, — тут же обернулся к Хитрому Митрию и тому указал: — И ты, Митрий, мористо забреди, и потянем бродник.
Громыхнуло еще раз, уже сердито, потом еще, а ребятишки брызгались в воде, не замечая восходящих туч, не слыша и грома; весело кричали, пели, взвизгивали, но озерное эхо уже отзывалось глуховато, утомленно.
Часть вторая
1
Во дворе Краснобаевых перед наездом молодых было выметено, языком вылизано до черной, сырой земли. Все прибрано в тесной, сжатой стайками, тепляком, летней кухней, амбаром, опрятной ограде, и даже каменные круги с дырками посередине — ручные жернова, еще недавно без дела и работы брошенные на скотном дворе, сам хозяин Петр Краснобаев, тяжело кряхтя, подкатил к невысокому крылечку и уложил прибавочной ступенькой, чтоб, значит, об круги ноги шоркать, — грязь в избу не носить, чтоб все культурненько, бравенько. Спрятались под крыльцо и под сени вечно торчащие посередине двора плошки для кур и собаки, лопнувшее долбленое корыто, пропали с глаз сани, беспризорно кинутые еще весной с задранными в небо оглоблями. Обнесенный постаревшим, в зелени грибков и сизоватом мху, бревенчатым заплотом, двор подмолодился, подчепурился, как на Троицу, — отметил хозяин, довольный прибором и убором.