Шрифт:
1.
Старая лошадь бурой масти неспешно тащила по дороге телегу. Колеса рассохшиеся, косо сидящие на оси, шли по утоптанной земле неровно, отчего днище безбожно трясло. Сбоку, держась за борт, шагал кузнец. Размеренно, но тоже лениво. Утро еще только разгоралось, не было полуденного злого зноя, но припекало уже неслабо, и человек изредка проверял старую соломенную шляпу, смешно натягивая ее на лоб. Второй крестьянин правил кобылой. От тряски его клонило в сон, и он, то впадал в дрему на пару минут, то вдруг вскидывался и ударял по бокам
А внутри телеги на соломе лежал мальчишка. Распростерся, глядел в небо. Он казался безвольным и немощным. Мальчик будто не чувствовал тряски, будто вообще не понимал, где он, и что происходит вокруг. Он лишь смотрел в небо, в его прозрачную синеву. Смотрел, не поворачивая головы, не отрываясь, стараясь, похоже, даже не моргать. Потому что стоило ему на миг прикрыть глаза, как тут же возвращались к нему картины пережитого прошлой ночью, как всполохи, как болезненные видения. Снова виделось ему заваливающееся на бок тело отца, его глаза, стекленеющие от смерти, кровь. Много крови. Страх, темнота, вспышки неестественного какого-то зеленоватого пламени. Лицо ведьмы, злое, перекошенное. Вилы, острые концы которых впиваются женщине в грудь. Странное багровое марево.
И вслед за этими отрывками воспоминаний в ушах заново звенел крик ярости и боли, и звон, дикий, лишающий рассудка звон. А сквозь него прорывался голос. Чистый, девичий, удивительно настойчивый: «Не спи!». И слыша этот голос, мальчик заново распахивал глаза, неотрывно глядел в бездонное далекое небо.
Он так и продолжал лежать, без движения, еле дыша, все еще борясь со своими кошмарами, когда телега остановилась, когда по дороге загремел дробный стук копыт, когда совсем рядом послышались другие незнакомые голоса.
Отряд был совсем небольшим, всего четыре всадника. В простых темных плащах, на совсем других, добротных молодых скакунах. Незнакомцы перегородили крестьянам дорогу. Кузнец только чуть сильнее сжал пальцами борт телеги, его приятель просто опустил поводья и положил рядом с собой хворостину. Оба молчали и ждали.
Тот, кто подъехал первым, придержал коня, чуть помедлил, но потом все же откинул с головы капюшон, нехотя, будто с досадой. По виду он был не молод, довольно крепок, лицо у незнакомца было круглым, с мясистыми щеками, с окладистой бородой. А голова выбрита, но не подчистую, а так, что осталась короткая поросль, стоящая торчком, темная, но с примесью седины, как соль с перцем.
– Доброго вам дня, – первым приветствовал он крестьян. – Что за странный груз везете, люди добрые?
– И вам, – кузнец шагнул вперед, отпустив, наконец, борт телеги. – Мальца хворого везем.
– К жрецам? – живо полюбопытствовал незнакомец. – В обитель?
И он махнул рукой себе за спину, туда, где дорога убегала в лес, и где за вершинами деревьев с трудом можно было различить шпили монастыря Милости Богов.
– Туда, – кивнул тот, кто правил телегой. – Да только, думаю, не дотянет он. Совсем слаб.
– А что лекари в городе? – с сочувствием, почему-то показавшимся неискренним, продолжил расспрашивать всадник.
– Не по ним работа, – коротко и угрюмо бросил кузнец. – Не жилец мальчонка.
– Отчего же? – так же деланно удивился незнакомец.
– Не болен он, – пояснил более разговорчивый крестьянин. – То ведьма. Он ее пришил, а потому теперь мается от ее последнего проклятья.
Всадник чуть сощурил глаза, как-то хищно, подозрительно.
– И когда это случилось? – теперь тон его стал сух и серьезен.
– Минувшей ночью, – продолжил тот, кто сидел на телеге. – Думаю, к рассвету ближе. Потому и нашли его еще живым.
– Мальчик в бреду? – вдруг вступил в разговор второй из всадников.
Он был худ и явно более высок, да и на коне держался осанисто, как благородный. Спросил, но сам капюшона не снял, лица не показывал.
– Нет, господин, – все таким же угрюмым и несколько горестным тоном ответил ему кузнец. – Парень в сознании. Дышит ровно. И даже глаза открыты. Будто спит наяву. Потому мы и везем его к жрецам. Авось еще шанс есть.
– Есть, – чуть усмехнулся первый из незнакомцев. – Да только не в обители.
И он посмотрел на своего товарища, кто лишь сейчас заговорил с крестьянами. Человек кивнул, и указал двоим своим молчавшим спутникам на телегу.
– Мы забираем его, – распорядился он.
– С чего? – удивился крестьянин на телеге и даже как-то дернулся, будто пытаясь закрыть собой мальчонку, пока двое в длинных плащах, спрыгнув на землю, шагали ближе к нему.
– Мы рыцари ордена Мира и Справедливости, – чуть торжественно заявил первый из незнакомцев, покосившись на своего предводителя. – И думается мне, с нами у парня шансов больше.
– Охотники, – буркнул кузнец, и уставился в землю, чтобы не смотреть рыцарю в лицо. – Ваша добыча.
– А ты против? – спросил его предводитель отряда, все так же из-под своего капюшона.
Кузнец лишь мотнул головой и отступил, пока остальные двое забирали мальчика с телеги.
– Оно и славно, что нет, – с показным дружелюбием отозвался ему тот, кто показал крестьянам свое лицо. – Бывайте, мужики.
Крестьяне смотрели, как мальчонку укутывают еще одним плащом, как закрывают ему лицо, чтобы защитить от солнца. Парнишка не сопротивлялся. По-прежнему безжизненный и безвольный. Он так и не прикрыл глаз, хотя его остановившейся взгляд больше не видел неба. Он все еще слышал шум своей ночной битвы и слышал тот самый голос в ушах, твердивший настойчиво: «Не спи!».
Отряд, между тем, развернул коней и поскакал прочь.
– Это, правда, охотники? – с опаской спросил приятель у кузнеца.
– Они, – бросил тот и сплюнул на землю. – Сами такие, кто выжил после ведьмина посмертного проклятья. Все.
– Так, может, тогда и лучше, что парня им отдали? – оживился крестьянин.
– Лучше жрецов точно, – кивнул кузнец. – Но… Богам помолись, чтобы потом он к нам в город не приехал. В лицо ему не смотри, лучше, даже не заговаривай. Они все без памяти, и говорят, даже без души. Тело живет, а остальное ведьмы у них украли, да с собой в могилу забрали. Охотники уже не люди. Сами как те, кого они ловят.