Шрифт:
Брайан Уилсон Олдисс
Не спросил даже, как меня зовут
В далеком, седом будущем на каменном полуострове был город, расположенный в двух днях ходьбы от места, где некогда высились Афины.
Полуостров выглядел как палец, припухший в суставе, а после сужающийся. Палец вонзался в синеву моря. Вдоль его хребта росли ароматические сосны, формой напоминающие раскрытые зонтики, кактусы, кипарисы, виноград и оливковые деревья с замшелыми стволами. Там, где полуостров заканчивался, как бы на месте ногтя этого гигантского пальца, вырос небольшой город-государство. Назывался этот полис Толан, но его жители именовали его Совершенным Местом.
Люди,
Толан, если глядеть на него издали, выглядит игрушечным. Каждая деталь казалась произведением искусства, от миниатюрных дворцов до маленьких, обнесенных изгородями виноградников. Да и люди, сознавая хрупкость своего существования, передвигались осторожно, как куклы.
В Толане нельзя было найти двух домов, стоящих на одном и том же уровне. Склоны опускались к морю террасами, и крыши домов одной из террас находились на том же уровне, что травяные газончики у домов следующей террасы. Белостенные домики беспорядочной толпой сбегали меж скал и кустов к морю, отворачиваясь друг от друга как рассорившиеся родственники. Чужак, горной тропой подъезжающий на муле со стороны разрушенного мира, первым делом натыкался на дом Нефрики. Он стоял на вершине склона, на самой далекой окраине города.
Там жил Нефрики со своей сестрой Антаридой.
Нефрики и Антарида жили отчужденно от города и друг от друга.
Нефрики был сильным молодым мужчиной с отлично развитой мускулатурой и с копной золотистых волос, похожей на львиную гриву. Редкая золотая бородка обрамляла привлекательное лицо с правильными чертами, голубыми глазами и твердо обрисованным подбородком.
Нефрики почти всегда улыбался, даже тогда, когда был зол. А зол он был почти всегда. Его назначением было убивать людей.
Антарида была особой другого покроя. Ее движения были настолько же медлительны, насколько движения Нефрики были полны напряжения. У нее была светлая кожа, а темные брови и ресницы окаймляли глаза такого насыщенно-зеленого цвета, какие можно увидеть лишь у кошек. У нее была стройная фигурка с маленькой грудью и узкими бедрами. Она брила голову наголо, так что в свои двадцать лет походила одновременно на эмбрион и на вековую старуху. Ее обязанностью было заниматься мертвыми.
Чтобы защититься от технического варварства, захватившего всю оставшуюся часть планеты, жители Толана создали весьма жесткую общественную систему. Каждая семья занимала свою, раз и навсегда установленную позицию, начиная с самой низшей в иерархии - сборщика водорослей - и до самых высших чиновников, таких совершенных и утонченных, что им даже запрещалось смотреть на собственные экскременты. Законов в Толане было много, и все их знали. Знание того, что за любую провинность полагается одно-единственное наказание - смерть, чрезвычайно развивает память. Выживание зависело от законопослушания.
Утописты Толана сотворили нечто, что назвали Совершенным Местом, но при этом убили радость.
Пуританизм и извращенная чувственность переплелись там как два виноградных побега, взаимно друг друга уничтожающих. Хотя у мужчин была абсолютная власть над женщинами, по ночам они позволяли им измываться над собой всеми возможными способами. Обман почитался, кастрация была делом повседневным, а в садизме видели красоту.
Прославлялась моральная чистота и практиковались все, какие только есть, извращения. К печали, которая и так является главной составляющей человеческой жизни, толанцы прибавили еще и свое собственное сверхнесчастье по имени утопия. Именно таким образом этому обществу удалось пережить катаклизм.
Временами сюда прибывали беженцы из разрушенного мира, пробиравшиеся крутыми тропами горного хребта. Некогда в залив Спетсай приплывали небольшие суденышки, жаждавшие найти пристанище в толанском порту.
Антарида занималась мертвецами. Именно к ней приносили тела тех, кого убивал ее брат. Антарида любовно умащивала свой голый череп благовониями и надевала чистую белую фату. Потом деликатными ладонями, трепетными пальцами обмывала тела неживых врагов. Ее руки и пальцы блуждали по всем, даже самым интимным частям их тел, прикасались, ласкали, гладили, исследовали. Волосы трупов были вымыты, а места, где они росли на теле, умащались воском диких пчел. Потом тела сжигались неподалеку от места, в которое свозились испражнения толанских женщин.
Для тех, которые родились в Совершенном Месте, последний обряд был иным. Когда жизнь их оставляла, их тоже отдавали в руки Антариды. Ее пальцы оказывали им последние интимные услуги. Родовитых толанцев предавали воде. Их тела, обмытые и надушенные по всем правилам искусства Антариды, отправлялись на берег, в место, специально для этого предназначавшееся.
Парой футов ниже поверхности водной глади залива была оборудована скальная полка, и к ней железными цепями прикреплялся почтенный покойник. Оплакивающие его родственники могли стоять на берегу и смотреть. Обнаженные тела как бы любезно раскланивались с живыми, шевеля всеми распростертыми членами. В заливе не было приливов, поскольку не существовало уже проплывающей по небу Луны, погибшей во время катаклизма. Так что мертвецы двигались лишь в такт небольших колыханий волны, деликатных, как пальцы Антариды.
Стаи маленьких рыбок быстро лишали трупы невинности. Рыбки, блестящие как иглы, колыхались вокруг тел как некое экзотическое одеяние. И вскоре тех, что еще недавно жили, невозможно было узнать.
Как-то раз, когда в Толане происходило такое вот погребение, неподалеку от города, там, где некогда были Афины, разыгрывалось сражение одной из бесчисленных мелких войн. Остатки человеческой расы сражались с детищами собственной изобретательности. Группа тех, которым удалось выйти живыми из сражения, направилась на юг. Уходя от погони, они с каждым днем приближались к полуострову, стражником которого был Нефрики.
Чем являлась любовь или что ее заменяло в Совершенном Месте? Именно в этом вопросе разница между братом и сестрой проявлялась наиболее отчетливо. Все мужчины желали Антариду. Они желали ее молодости и светлой кожи, хрупкой красоты ее черепа, но прежде всего они желали ее рук, помнящих то, чего они касались. Все мужчины, от самых благородных до полных ничтожеств, а также некоторые женщины мечтали - даже больше, чем о смерти - оказаться в объятиях Антариды.
И она не отказывала в ласках своим воздыхателям. Нельзя сказать, чтобы она была чувственной женщиной. Но она любила, чтобы ее видели полностью обнаженной, чтобы ее лапали и слюнявили. И при этом она лежала совершенно неподвижно, как одно из тех тел, которыми она занималась.