Не стать насекомым
Шрифт:
Вообще, с годами я заметил, что люди, родившиеся в начале 70-х годов, которым в переломный 91-й было семнадцать — двадцать лет, очень редко встречаются среди успешных творческих фигур. Даже «поколение пепси» обогнало нынешних тридцатилетних и в литературе, и в кино, и в живописи, и в театре. Да и среди бизнесменов, политиков тридцатилетних очень немного в отличие от тех, кому лет двадцать пять (т. е. сформировавшихся уже после 91-го года, в другом мире). Чем это объяснить?.. Помните шквал фильмов конца 80-х о молодёжи? «Курьер», «Маленькая Вера», «Ночной экипаж», «Роковая ошибка», «Соблазн»,
А тот день продолжился так.
После неудачи в «Челтысе» Ванька повёл нас на улицу Ленина. Мы расставили картины вдоль высокого гранитного парапета рядом с кафе «Лакомка».
— Нормально, ладно, — приговаривал Мышь. — Так делают в больших городах.
И с гордым видом, сложив руки на груди, он стал смотреть на прохожих. В его взгляде были и высокомерие, презрение к толпе, но проступало и ожидание, надежда, что сейчас от этой толпы отделится человек, остановится перед его полотнами, заинтересуется, начнёт задавать вопросы о цене, о возможности приобрести «Маски», например, или «Дальтонию»… И Мышь, поколебавшись, конечно, продаст, даже не продаст, а уступит.
Но толпа текла по тротуару, мимо картин, мимо него, и никто не отделялся, никто не заинтересовывался…
Честно говоря, вскоре я сбежал на автовокзал и уехал в Минусинск. Там встретил в Торговом центре Оттыча и минусинских художников, они покупали водку и закуску — у кого-то из них был день рождения. Я присоединился. На дне рождения оказался за столом с художницей Ларисой Тирон. Потом проводил её домой и остался у неё, стал с ней жить. Очень скоро устроился вахтёром-сторожем в Минусинский театр. Училище окончательно бросил.
А из той акции Мыша потом сделали нечто вроде его лебединой песни. Анархист рассказывал, что какой-то прохожий (кажется, женщина и чуть ли не иностранка) предложил сто долларов за одну из его картин. Мышь отказался от денег и просто подарил её. Потом сказал Анархисту: «Вот, я могу стать великим художником! Нужно работать!» Потом они каким-то образом напились там же, на улице Ленина, и Ванька стал ломать, рвать свои работы, колотить ими о парапет…
В последний раз мы виделись дня за три до его гибели. День был холодный, число семнадцатое ноября. Дул ветер, гонял сухой, колючий, как песок, снег… Я, как обычно, позвонил ему из автомата возле кинотеатра «Победа». Он пришёл минут через десять, и мы стали бродить по улицам; у меня не было ни рубля, у Ваньки тоже. И идти было некуда.
— К Анархисту жена приехала, — рассказывал Мышь. — Шолин с Леной Монолог сошёлся. Вроде всё у них хорошо…
— Я тоже нашёл женщину, — отвечал я, — на работу устроился.
— У, поздравляю! — Он попытался улыбнуться. — Кстати, а я на днях в Минусинск приезжал.
— Да ты что?! — На моей памяти Мышь никогда никуда не выезжал из своего города, и поэтому я искренне удивился. — Жалко, не встретились.
— Да-а… Был у тебя в общаге. Сказали, такой уже не живёт… Походил, посмотрел, потом сюда вернулся…
— Я училище бросил. Понял, что не получится у меня…
— А я пед тоже бросил. Отдыхаю вот… А картины тогда изуродовал, теперь у Анархиста валяются на балконе. Не получилась акция.
До темноты трезвыми шатались по Абакану. Пытались заходить к знакомым, но за порог квартиры нас не пускали.
— Никому мы теперь не нужны, — ворчал Мышь. — Надоели всем…
Я предложил заглянуть к его любимой девушке. Он помотал головой.
— Нет, не надо. Зачем её мучить? Она у меня в сердце, мне теперь хватает этого.
Помню, я усмехнулся от такой фразы, но промолчал.
Забрели в «Рампу».
— Мы на пять минут, — сразу предупредил Мышь, видя, неприветливые лица хозяев театра. — Погреться только.
Посидели на скамейке в коридоре. За дверью, в гримёрке, которая раньше служила и сторожкой Дэна, шла оживлённая беседа. Юные голоса что-то рассказывали друг другу о хоббитах, орках, гоблинах…
— Ур-роды, — с неожиданной злостью выдохнул Мышь; достал сигареты, но тут же сунул обратно в карман. — А, здесь же теперь нельзя курить.
— Да, хреново стало, — поддержал я. — Помнишь, года полтора назад…
— Ты к расцвету опоздал. В девяносто втором самый был расцвет. А теперь… Да нет, просто наше время прошло. Теперь вот им, — он мотнул в сторону гримёрки, — им кайф, а нам — облом. Нам взрослеть пора, семью там, все такие дела…
Я снова усмехнулся.
Посидели, согрелись немного.
— Что, пойдём? — спросил Мышь.
— Пойдё-ом…
Он заглянул в гримёрку:
— Закройте за нами. Уходим. Спасибо.
Снова оказались на улице. Всё ещё дул ветер, кружил песчинки снега. Мы скрючились и куда-то потопали.
— Давай к Лене Монолог заглянем, — в конце концов не выдержал я. — Чаю хоть выпьем.
Весь тот длинный, тяжёлый день мы удерживались от этого, не желая мешать Лене и Олегу Шолину устраивать их гнёздышко. По слухам, Шолин перетаскивал к Лене кой-какую мебель и вещи из своей опустевшей после смерти матери четырёхкомнатки. По всем приметам они всерьёз решили жить вместе. Лишние люди, тем более такие вот гости, как мы, им наверняка были бы сейчас неприятны. Но нам тоже некуда было деваться…
От «Рампы» до Лены Монолог всего минут пять ходьбы. В Абакане в общем-то всё рядом. И знакомые ребята в основном жили в центре.
Мы шли очень медленно, будто чего-то ожидая на этом коротком пути, какой-то встречи, события.
— Мерзко как, не замечаешь? — спросил Ванька, оглядываясь из-под воротника своего пальто.
— Тоскливо, — уточнил я своё ощущение.
— Нет, именно — мерзко.
Я засмеялся и скаламбурил.
— Мёрзко, ты хочешь сказать. Да-а, погода в натуре… Ну ничё — через три с половиной месяца весна.