Не стреляй первым
Шрифт:
– Кого, кого? Максимыча?
Вот так! Становится все интереснее жить.
– Максимыча. Он там один, за сторожа. Скажешь, от Лариски. Накормит, напоит и спать уложит.
– Учти, я не один.
– Успел уже девку подхватить. Востер!
– Не, со мной животное.
– Корова, что ли?
– Сама ты корова. Маленький черный тигр.
– А, - поняла Лариса.
– Он тебе кстати придется.
– Не понял, - признался я.
– Да все равно. А ты тоже туда подъедешь? Спокойной ночи мне сказать. Давай, я тебя здесь подожду. Обвенчаемся. Церковь рядом.
– Привет
– Ах ты поганка неблагодарная!
Она помолчала. Как мне показалось, пораженная какой-то неожиданностью.
– Как? Как ты меня назвал?
– удивленно, неуверенно, откуда-то издалека это прозвучало.
– Как ты заслуживаешь, стало быть.
– Ладно, езжай. Завтра увидимся. Скорее всего. Привет.
Я спустился по ступеням и остановился перед дверью в подвал. Щель внизу ее светилась, доносилось глухое бормотание - не то песня, не то молитва. Звяканье бутылки о стакан.
Толкнул дверь. Прямо напротив нее, под голой лампой, свисавшей на проводе со сводчатого потолка, стоял стол, накрытый к позднему ужину. За ним - здоровенный мужик с огромным пузом, с круглой бодливой головой.
– Максимыч?
– спросил я.
Он повел себя очень гостеприимно. Вскочил, едва не опрокинув стол, вначале толкнул меня громадной ладонью в грудь, поймал другой рукой, не дав опрокинуться на спину, прижал (уже обеими руками) к брюху и стал восхищенно орать - так что закачалась и замигала под потолком лампочка:
– Ленька, друг! А ведь мы же с тобой ни разу не выпивали!
Наконец-то я врубился. Еще бы - не выпивали; конечно, не выпивали: мы виделись последний раз, когда нам по двенадцать лет было.
Наш пионерский лагерь «Юный дзержинец» недалеко от городка был, в сосновом бору, на песчаном берегу чистой речки. С местными ребятами мы жили дружно, взаимовыгодно. Мы их проводили в свой пионерский кинозал, делились булочками и конфетами с полдника, они нам открывали самые уловистые места на речке, самые обильные ягодные поляны и малинники в лесу.
Но больше всего нас влекли загадочные Пещеры в крутой каменистой горе на противоположном берегу реки, куда однажды и на. все лето привел нас Максимыч - уже тогда крепенький, плотный, основательный мужичок.
В Пещерах мы проводили почти все свободное от линеек, кружков, костров, самодеятельности и других пионерских забот время.
Самозабвенно играли в партизан, пиратов и казаков-разбойников, в рискованные прятки. Иной раз кто-нибудь из нас так хорошо прятался, что искать его приходилось спасателям. По трое суток. Естественно, после таких событий снова забивались досками, забирались ржавыми стальными решетками, заливались цементом все известные входы в подземелье. Но ведь мы ими и так почти не пользовались, нам хватало своих, неизвестных.
С неизмеримым любопытством, со страхом, загнанным в самые пятки, в знобкой тишине мы часами бродили с фонариками и свечами бесчисленными подземными ходами и переходами, спускались и поднимались, терялись и находились в ожидании небывалых открытий, бессознательно очарованные древними тайнами.
Здесь в стародавние времена брали белый камень для строительства Москвы и других городов русских.
Мы изучили Пещеры вдоль, поперек, в глубину и высоту. Знали их как свои карманы: где сокровище в медный пятак величиной завалилось, а где и вечная дырка. Основательный Максимыч даже составил их схему, похожую на развесистое дерево, от главного ствола которого разбегались в стороны бесчисленные ветви. И среди них будто висело на черенке однобокое яблоко. Это был большой зал, прозванный нами за его форму «чайником». Попасть в него можно было только через «носик» - узкий в самом начале лаз, в который даже мы протискивались с трудом, а дальше скользили на животах, набирая скорость, и. плюхались на песчаное дно «чайника».
Здесь держалось непонятное тепло, водилось необыкновенно отзывчивое эхо, был совершенно ровный пол. И самое удивительное - постоянный спокойный свет исходил от безупречно полукруглого, странно мерцающего свода…
Но сюда мы забирались редко и долго не задерживались. Внутри «чайника» было загадочно, необъяснимо неуютно, даже страшно от явного присутствия какой-то незримой, может быть, и не очень злой, но неумолимой и чем-то ощутимой силы. Здесь кружилась и болела голова, что-то жгло в ней. Точнее - не в самой голове, а немного выше, но это место ощущалось как очень чувствительная часть собственного тела. Оно будто тяжело нависало над макушкой и жарило ее невидимыми лучами.
Один Максимыч чувствовал, себя здесь как рыбка в родном аквариуме. Больше того - после каждого посещения «чайника» ему начинало как-то по-особому везти в жизни. Он легко побеждал нас в борьбе и беге, никогда не ошибался - в какой руке «загадка», находил давно и безнадежно утерянные вещи, без часов знал время с точностью до минуты. Иногда он показывал странные, диковатые фокусы - то вдруг по скамейке поедет сам по себе спичечный коробок, то сама по себе вспыхнет свеча, то подброшенный его рукой мяч зависнет в воздухе - всего на мгновение, но мгновение вполне ощутимое. Камешком из рогатки Максимыч мог выбить глаз летящей мухе.
Но он никогда не радовался этим победам, становился после них молчаливым и встревоженным. И как-то странно иногда поглядывал на нас, будто мы открывались ему с какой-то неизвестной стороны.
Я очень сдружился с Максимычем. И расставание с ним было первой трагедией в моей жизни. И я все время чувствовал, что мне не хватает его в трудную или веселую минуту. Таким теплом, такой надежностью не одаривал меня никто, даже любимая женщина. Даже любимые женщины.
Максимыч поволок меня, обхватив за плечи, к столу, усадил. Одной рукой хлопал по колену, другой наполнял стаканы и радостно, гулко хохотал. Я понял, что сегодня ночью нам предстоит наверстать все то, что мы не выпили вместе за эти годы.