Не стреляйте в рекламиста
Шрифт:
– Я сделаю сам, – уже уверенно заговорил Беланов. – Мне нужны еще двое – и всё. Никаких лобовых атак. Проблем от того филиала не будет?
– Бухгалтер решил все проблемы из автомата, – улыбнулся штатский. На этот раз не только губами.
Андрей пришел к выводу, что не одному ему нравится этот неведомый ловкач бухгалтер.
– О’кей. Он мой.
Теперь он был уверен, что штатский определенно им доволен. И что Генерал определенно его ненавидит. Ну и хрен с ним. Здесь играют серьезные мужчины. В случае чего молодая жена Генерала получит отличное наследство. А его старая жена уже и так все имеет…
Глава 5
Уже
Береславский потерял полчаса, пробираясь в куче автомобилей и матеря борцов с терроризмом.
Вообще его отношение к милиции было непростым. С одной стороны, он еще с журналистских времен собственной шкурой прочувствовал их труд – не раз выезжал на задания и с пэпээсниками [2] , и с гаишниками, и с уголовкой. И он прекрасно понимал, что если бы не милиция, то страну захлестнул бы беспредел. Береславский имел богатый опыт общения с криминалом – и журналистский, и личный: вырос как-никак на 101-м километре. А потому иллюзии насчет честных и благородных рыцарей ночи его никогда не туманили. Однако, с другой стороны, любое ограничение свободы раздражало, особенно когда эти ограничения были вызваны не желанием решить проблему, а желанием продемонстрировать усилия в этом направлении.
2
ППС – патрульно-постовая служба.
Но вот наконец и его «сотка», не вызвав никаких подозрений, проползла сквозь игольное ушко и вырвалась на оперативный простор. Ефим поддал газу, приоткрыл окошко, выдувая из салона накопившиеся в пробке выхлопы (режим фильтрования в кондиционере не работал, а за починку просили много денег), и насладился быстрой ездой.
Как оказалось, недолгой.
Уже через пять минут вольного полета показалось новое столпотворение. Это было слишком: суббота – непробочный день. Но что было, то было. Железные ряды авто, перистальтически подергиваясь, подтягивались к светофору, а вдоль машин прохаживались (или прокатывались на колясках) инвалиды – новая примета столичных пробок. Все они были в камуфляже и выставляли на сочувственное обозрение обрубки ног и рук.
Кто поскромнее, просто брел вдоль машин. Кто поактивнее – стучал в окна и требовал жалости.
Ефим никогда не подавал на перекрестках. Во-первых, он имел информацию о структуре этого бизнеса. А во-вторых, в пробках поддатые инвалиды легко могли оказаться под колесом, и Береславский не хотел даже косвенно способствовать этому.
Он демонстративно отвернулся от очередного идущего обходом страдальца. Тот прошел мимо «сотки» и остановился у впереди стоящего «лендкрузера». Владельцы джипов, по наблюдениям Ефима, в среднем были более сентиментальны. Вот и здесь окно открылось, и рука, плотно украшенная татуировкой, протянула инвалиду несколько бумажек. Тот торопливо их принял и, не благодаря, неловко развернулся в сторону Ефима.
На мгновение их глаза встретились. Узнавание и решение случились одновременно. Поток двинулся, Береславский подъехал к инвалиду.
Центральный замок щелчком открыл заднюю дверь, стекло на своей двери Ефим опустил чуть раньше.
– Садись, Атаман!
– Спасибо, не надо, – угрюмо ответил инвалид.
– Садись, засранец! – рявкнул Ефим.
Инвалид вздрогнул и, неловко подгибая протезную ногу, полез в салон. Сзади гудели остановленные машины, но Ефим никогда не обращал внимания на подобные мелочи. Через мгновение «ауди» тронулась, и заторможенный Ефимом железный поток вновь пришел в движение.
25 лет назад
Береславский попал в этот лагерь по старым горкомовским завязкам. В семнадцать лет работать вожатым было еще не положено, тем более с таким контингентом. Однако, как говорит известная поговорка, если нельзя, но очень хочется, то можно. Ефим эту поговорку модернизировал, изменив слово «можно» на «нужно».
Вот и сейчас, поулыбавшись Лене, старой, лет двадцати семи, мымре, знакомой по пионервожатским походам (опять же, Ефим пионервожатым никогда не был, но ему нравилась девочка Алла из этой команды, и уже давно никто не задавался вопросом, почему он участвует во всех пионервожатских тусовках), пошептавшись с Игорем, выдвинувшимся в горком из комитета комсомола их школы, и посоветовавшись со Львом Борисычем, замдекана института, куда его только-только приняли, Ефим оказался на пункте сбора спецпионерлагеря «Радуга».
Пионервожатый первого отряда Ефим Береславский слабо представлял себе свои будущие обязанности, но некоторые понятия знал точно. Ему должны были заплатить 37 руб. 50 коп. за отработанный месяц плюс бесплатное питание. Он получал трудовую книжку, и с этого момента ему шел трудовой стаж. И наконец, он избавлялся от институтской сельхозповинности: Лев Борисыч без радости, но с уважением прочитал горкомовское предписание о направлении Ефима на работу в лагерь по воспитанию трудных подростков.
– Ты там поаккуратнее, – сказал Лев Борисович и пожал ему на прощание руку.
А еще Ефим жаждал романтики. Для своих лет он хорошо знал уголовный мир и откровенно его боялся. Но подлость его характера как раз в том и заключалась, что если Ефим чего боялся, то туда и лез.
В более зрелом возрасте Береславский увлекся психологией и узнал о существовании людей, психологически «запрограммированных» на самоуничтожение. Но и это все-таки было не о нем, потому что, попав в проблему, Ефим проявлял чудеса изворотливости, чтобы выйти из нее без потерь. И чтобы через некоторое время снова найти себе «приключения»…
36 лет назад
Мама категорически запретила Ефиму заходить за сараи.
«Двор у нас большой», – говорила она, и это было правдой. Домики по улице Чапаева были двухэтажные, но маленькими они тогда не казались. Во дворе было даже место для линейки: летом по утрам местный энтузиаст поднимал флаг на самодельном флагштоке и делал с детьми зарядку. Здесь же пацаны гоняли в футбол, а девчонки в теньке, на скамеечках, установленных под большими, разросшимися тополями, нянчили кукол, большей частью тряпичных, самодельных.