Не такой как все. Ведьмы
Шрифт:
Можно подумать, что мать запустила процесс разрушения дочкиной связи, в котором уже участвовало, чуть ли не все село.
Логичным продолжением запущенного процесса, было явление ее племянницы.
— Моя двоюродна сэстрычка, — отрекомендовала, ее появление, Надя. — Приїхала з Кролевця…
После танцев, эта сеструха с «крутого» города Кролевца, таскалась за нами с кислой миной, словно я травлю ее своими словами. Я пытался рассказывать какие-то анекдоты, но у меня не получилось никого рассмешить. Она, определенно, была настроена против меня. Кем? Когда? Я смог спокойно вздохнуть, когда она ушла, но, НН, насупившись, не дает мне расслабиться. Она, как грозовая туча. И, вдруг,
— Ти не такий, як всі!
— Будеш шукать такого! — сказал я.
— Вiн сам мене найде.
После этих слов, сказанных сгоряча, но нельзя сказать, что не обдуманных, мы больше так и не говорили не разу. Я — не хотел. Эти слова сказали мне все о наших с нею отношениях. Добавить было нечего.
Мы еще дошли вместе до ее двора, она уходила не закрыв калитку за собою.
Я не побежал за ней, лишь попросил, вдогонку: «Не уходи». — Слова прозвучали, как-то жалко, словно я попросил милостыню. Она шла не оборачиваясь. Этого я тоже простить не мог.
Накануне, я выклянчил у нее признание в любви. Тогда мне показалось, даже, что это от ее скромности. Это закрепилось бы, если бы она рассказала, вдруг, что в нее, с литвиновским ухарем, не случилось взаимной близости. Я был бы счастлив таким признанием.
Через день, Кальсон притащил записку от нее. В ней были придуманные (Какльсоном?) вроде бы как высказанное мною обещание не появляться в этом селе до начала занятий в школе. Я решил не отвечать на эти сплетни. Укрепляя разрыв того, что уже произошло давно. В чем до этого я не хотел себе говорить. Она никогда не станет любить меня больше чем свое окружение; постоянно будет советоваться со своими б…ми подружками, что мне говорить и как ей поступать в тех или иных случаях со мною. Ее колхозная несамостоятельность начинала бесить меня. Когда против нас выступали все, она всегда шла на разрыв. Меня просто удивила легкость, с какой она это делала. Я ей уже не доверял. Мы смотрели в разные стороны.
После этого, заканчивая выпускной класс, я повсюду искал веские причины, чтоб больше не встречаться с нею. Вспомнил, конечно же, и ее прыщавого ухажера, и поездку в Витебск, когда она впервые оставила меня в пользу компании, и ту злополучную ливерную колбасу, определившую начало разрыва наших отношений. Любовь оказалась очень слабым звеном, связывающих нас. Ее бессилие, подтолкнуло меня к литературе; вначале это были литературные герои, которым я начал подражать, что привело к увлечению настоящей поэзией. Это были все судьбоносные для меня решения, определившие комфортное существование в вакууме одинокости, без которой невозможно всю жизнь выдерживать нахождение в творческом режиме.
4
После этих событий, последующие встречи, происходили только в присутствии ее подружки, которой она будто бы уже принадлежала на правах собственности.
На дне рождения, куда однажды был приглашен и я, очевидно, с откровенной целью, что я и на этот раз, каким-то образом, сошелся с НН, чтоб увести ее от очередного уже порядком поднадоевшего ей «прыщавого избранника». Я расценил его присутствие, как демонстрацию успешности ее выбора. Начал демонстративно подбивать клинья к одной из ее новых подружек.
Надя Месяцева была, кажется, самая прыщеватая из всех. И, сиськи у этой Нади, были как для ее возраста, а не то, что у моей бывшей. Что, очевидно, постоянно угнетало мою бывшую подружку.
Я, социально, адаптировался. Что, сразу же, стимулировало к быстрому опьянению собравшейся компании, и, изрядно испоганило весь праздник. Короче — это мероприятие закончилось ничем. Бывшая подружка сильно напилась, и ее утащил новый избранник в неизвестном направлении.
Наступили времена открытой мести. Меня третировали какие-то уже почти взрослые мужики, запрещающие мне появляться в оговоренных местах. Я начал подозревать, что это были проделки этой самой компании.
Новый наступающий год, я отказался с ними встречать (впрочем, это было предложение уже как бы вскользь). Я решил никуда не идти. Но, в наше село, явились какбыдрузья (до этого случая, я их в нашем селе никогда не появляющиеся) и, все-таки, уговорили меня. На автобусной остановке в соседнем селе, мы крепко выпили еще до встречи Нового года, — и здесь я окончательно вырубился. Они куда-то меня тащили… Оказалось, что там празднуют две компании одноклассников. Сразу же началась какая-то пьяная драка: я дрался с ними, — и мне крепко досталось. Со временем, я уже подумал, что я не случайно оказался в том месте. НН тоже была там. Прошла перед глазами, когда начали мириться. Короче, мне все это не понравилось, и я ушел домой.
После этого случая, я — просто — доучивался еще полгода, в этом селе. Просиживая «бесформенной массой» на передней парте. Хотя мог бы уйти еще с девятого класса, без особого вреда своему интеллекту.
Коротая долгие зимние вечера, за игральными картами. У моей квартирной хозяйки, собирались на посиделки.
Баба Манька, потрясающе гадала на картах, и могла погадать мне: рассказывая: что было? И: что будет? Она рассказывала многое о войне, чего нельзя было прочитать в советских книгах. О том, как в 1941 году, через Сейм, переправлялась армия Родимцева, та самая, что обороняла потом Сталинград; и, как налетевшие «аэропланы», гонялись за красноармейцами по лугу. «Хиба ж можна було переправитись посеред білого дня? — вопрошала баба Манька. — Я баба — и то знаю: нельзя! Якась вражина приказала так зробить? Стільки молодых хлопців полягло на Плавлях! Ноччю — вси переправылись…» О партизанах-ковпаковцах, которые приходили ночью за хлебом, который им здесь пекли. Они всегда наступали со стороны леса. Сосновый лес назывался Бубны. Местная полиция, обычно разбегалась. Затем, со стороны Кролевца, появлялись мадьяры. Баба Манька прожила незамужней женщиной. Души не чаяла в своем старшем брате, который остался, отсидев срок за кражу на зоне в Ивделе, что в Свердловской области. Скоро оттуда явится племяш, который охранял зону, в которой «парился» его родитель. Напившись, он начал травить мне тюремные байки…
Окончив десятилетку, я благополучно поступил в геологоразведочный техникум. Став походить на крепко сбитого человека, активно увлекающегося единоборствами. Что, сразу же, начало сказываться на физиономиях «какбыдрузей».
Я уже рос идеалистом, превратив любовь в свой идеал, служивший мне литературным камертоном; музой.
Еще раз — если не изменяет мне память — меня пригласили на день рождения дочери ее друзей — Мамонши и Кальсона.
В тот раз, я приехал домой, чтоб взять отцовские сети для рыбалки в Житомирскую область, где мы проходили учебные практики.
Мамонша не доучилась с нами. Она рожала в самом начале лета, когда у нас были выпускные экзамены. Проживала она у своей свекрови, в шикарном каменном доме, теперь уже в нашем селе. У нее часто гостила моя бывшая подружка, НН. Возможно, что она никогда не была моей подружкой, проводя со мной время в ожидании прыщавых ухажеров? Я уже полностью охладился внутри для творчества; мне легко было изображать равнодушие к ней. Учитывая то обстоятельство, что мне не хотелось с ней мириться: не узнав правды о ее сексуальной жизни, как теперь говорят. Любое подтверждение очевидного, автоматически ставило бы крест на наших отношениях, перешедших в летальную форму.