Не такой как все. Ведьмы
Шрифт:
На все эти процессы нашего отчуждения, были замешаны огромные силы сексотского воспитания в советских школах. К сожалению в нашем окружении, оказался на воспитании один стукачок (я называю его здесь — Как Бы Друг), — Кальсон, так мы его называли в младших классах, и, поверьте, это его настоящее прозвище, а не те, поздние, которые ему придумал и внедрил его куратор, сельский альфа-сексот, с которым жила его мать. На это тратились огромные силы и авторитет всей местной всесильной кагебистской структуры, с ее многочисленными холуями и провокаторами. Молодежная среда очень безжалостная в этом плане, и дает “погоняйлова”: не в бровь а глаз, как говорится. Это все заслуживается, как почетные звания. С НН расправились по-взрослому, — это был стиль организации. Ее первым парнем стал этот мотоциклист из таких же сексотов. Конечно, они хотели ей только добра, как это ей преподносилась. Богатства ей желали. Парень то хороший, из своего окружения.
Она, в эти годы могла наделать любых ошибок; убегала от меня не оглядываясь, поддавшись, зову, чисто внутренних, развивающихся под воздействием подруг, женских инстинктов. Подругам она уже больше доверяла, чем мне. Гормоны сделали свое дело. Я тормозил стремительное превращение ее в женщину, и этого мне не прощалось. Она чувствовала себя защищенной, и востребованной, в этом окружении. Поначалу ей там было комфортно находиться, ее всячески опекали. Ей помогали
Потерпев фиаско с присланным любовником на мотоцикле из соседнего села, ее вернули ко мне, как ни в чем не бывало, очевидно не найдя в новом окружении полноценной замены полюбовнику. Ко мне, застрявшему в пубертатном периоде развития. Я отправился навстречу НН, оставив свою новую подружку, которая действительно мне нравилась. Но, сразу же понял, что это уже совсем другая девушка. Она словно бы подтверждала всем известное выражение, что никогда нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Я это сразу же почувствовал. Она была уже: поразвязанней что ли? Совсем другая какая-то: в поведении, в словах; сменила внешний вид настолько, что я едва узнавал в ней прежнюю девчонку. За некоторою развязанностью, исчезли многие углы. За два месяца, практически ничего не осталось от прежней НН. Мне требовались еще: абсолютно чистые отношения. Мне необходимо было еще привыкнуть к ней, любимой, как следует. Как к будущей женщине. По-настоящему влюбиться в нее, пройдя все стадии внутреннего совершенствования. Я хотел ее видеть прежней, какая она была до этого, прыщавого хлыща, которого хотелось поскорее вычеркнуть из нашей жизни. Я видел, скорее чувствовал то, что ее недавнее прошлое вцепилось в нее острыми когтями и держит, не давая вернуться ко мне. Надо признаться — я потерпел сокрушительное поражение. НН, как бы подчеркивала, что прежней девочки уже не будет. Она быстро уходила от меня. Сократив время наших встреч до минимума. Это были уже не встречи, а конвульсии того, что некогда я называл: «любовью». Я, как-то выклянчил у нее признание. И тут же понял, что это не то признание, которое мне необходимо. Какое-то пресное, незнакомое с моими чувствами к НН. Стесняясь спрашивать, что произошло у нее с бывшим любовником (я был почти уверен, что НН не девочка), я истончил любовную ниточку, связывающую нас двоих, до предела. Я не готов был принять ее такой. Романтика, в тот период моей жизни, требовала нашей чистоты. Я был романтиком по-натуре, и даже начинающим идеалистом. После окончательного разрыва, я закопался в себя, что и помогло мне продержаться на первых порах, чтоб не пойти ни на какие примирения и компромиссы с НН. Ей не хватало женского ума (или что там его заменяет в эту пору- чувств ко мне), чтоб выдавить из себя признание или попросить прощения. Чтоб попытаться хотя бы вернуться к началу наших отношений, если я ошибался в своих предположениях насчет ее измены. Компания, к которой она принадлежала, привыкла решать, подобные проблемы, разными интригами. Это были стукачи на побегушках у взрослых сексотов. Они создавали эту среду в школах. Весь Советский Союз был покрыт агентурной сетью. Теперь уже все знают Филиппа Бобкова и Пятое управление КГБ, которое он курировал. Вынужден констатировать факт, что: распутывание подобны интриг, очень помогло мне в дальнейшей жизни. Я готовился к жизни в СССР, как и миллионы стукачей и их будущих кураторов. Школа давала начальное образование в этих вопросах. До глубокого понимания, что такое “стукач”, “сесот” и многочисленных “холуев”-гопниов из подворотен, оставалось не так уж и много времени — каких-то пару лет. Еще не один раз я получу по сусалам, пока не научусь различать эти уличные асты в СССР. И то, что, этими гивнками, руководили активные секссоты. Это понимание придет значительно позже. Только тогда, я окончательно прозрею — откуда взялся тот литвиновский подонок на мотоцикле — ее ухажер. Ничего в той жизни не происходило без участия навербованных гнид, которые в начале семидесятых получили абсолютную власть по селам. Да и городам — тоже. В провинциальном Конотопе, бандиты действовали в каждом районе. В дворовых разборках решались судьбы целого поколения. Им было позволено делать все — они это и делали: ломали жизни многим молодым людям, не входящих в их группировки.
«Мы все в эти годы любили, но мало любили нас», — эти слова из есенинской поэмы Анна Снегина, наверное, были знакомы многим почитателям его поэзии. После измены моей девушки и ее потери, я снова занялся поэзией, заглушая в себе боль существенной потери. Это был настоящий бурный рост внутренней духовности. И в детстве я много читал, а теперь я научился влюбляется в творчество отдельных, любимых писателей. Я а бы учился особенной эмпатии; сопереживания их творческой судьбы. Литература брала на себя очень важную роль — сберечь меня для высшей цели. Запускались механизмы внутри меня; выстраивались четкие линии поведения при определенных обстоятельствах. Я учился противостоять, улавливая мотивы и степень опасности исходящие от советского общества, создаваемого в СССР с помощью спецслужб. Советские коллективы устраивались по единому принципу. В нем был один или два сесота, и ула холуев-стукачей, которые определяли степень поведения всего общества в целом. До утраты своей девушки, я успешно подавлял в себе творческие инстинкты, как бы стесняясь их проявления. После этого меня трудно было остановить. В то же время, я становился целью для работы стукачей и сексотов. Поэзия предельно обогащала мой внутренний мир, что само себе было подозрительным моментом для советского общества. На тупого хохла, я не был уже похож даже в убогой школе. Нерастраченная страсть и внутренний огонь, придавал моей поэзии богатый творческий импульс. Я болел стихами. Стихи Бернса и Есенина, делали в это время гораздо больше для моего образования, чем все учителя вместе взятые. Некоторые стихи, я публикую до сих пор на своих литературных страничках. Досрочно прикончив увлечения тюремной романтикой, которые были вызваны сценарием саморазрушения человеческой личности в сталинской модели школьного образования СССР, которое формировало гомункул гомо советикуса под военные потребности в стиле сороковых годов, я получил аттестат об окончании средней школы. Вместе с прообразом боевого слаживания и неумением глушить водку в кустах. Мне была уготована определенная участь в этом бесчеловечном эксперименте, поскольку мои родители не были стукачами (скорее всего — жертвы). Советское образование проявляло особую озабоченность только к детям сексотов и «стукачей», формируя хозяйственную и культурную — «колониальную» — элиту (оплот); до остальных — дело, особо, не доходило. Лишенные возможности продолжать учебу в вузах, многие выпускники школ, должны были заполнять самые низшие ниши в строительстве коммунистического строя. Школа — служила начальной ступенью выбраковки в этой системе.
Прятая творческие наклонности от менторов, я стремительно развивал их в себе. Это было единственным способом сохраниться в СССР, как творческому человеку. Система выбраковки была безжалостной к таким. Дальше — было еще жестче: обработка «армией»; ее хваленою дедовщиной. После нее, уже, с человека ничего не оставалось! Я сумел перехитрить ее, и остался целым и невредимым. Отчего мои стихи и проза (позже) приобрели необходимую пластичность и глубину правдивости, уже в то время.
2
Наше знакомство с НН произошло на Новый 1977 год. Я собирался встречать его со своими одноклассниками — но, неожиданно, с двумя своими товарищами, — один с них настоящий москвич, — был приглашен в компанию, в которой находилась и она. Возможно, это была ее инициатива, чтоб я так познакомился и пережил это определяющее событие в своей жизни. Хотя как пережил? Эта история повлияла на всю мою жизнь. Лучше б судьба удержала меня от всего этого. Мне нравилась совсем другая девчонка из нашего класса. Но, она, не водилась с нашей компанией, как говорится. О причинах, я могу только догадываться. Летом, после девятого класса, в обязательном лагере, мы немного подержались вместе, — то тогда я уже был болен своей любовью. Мне стало трудно с нею, как и с кем-то другим. С одной влюбленной в меня одноклассницей, это я ощутил сразу, как только обнял ее за талию, — она увлекла меня за село, где росла шикарная пшеница и висела луна над ней, — ей я мог запросто сказать, что люблю другую. Вале не мог, поэтому ушел к НН, как только она освободилась от прыщавого ухажера. Я снова возвращаюсь к встрече Нового года, когда познакомился со своей любимой. Да, я очень любил ее, чтобы потом делить с кем бы то ни было. При нашем знакомстве в клубе, когда меня подвели к ней, я попал под напряжение пресловутой «искры». Это мое ощущение, а не затасканный литературный штамп. Тот, Новый год, естественно, приобрел для меня, очертания ее белого личика и ниспадающих шикарных волос. У нее был ровный носик и милые впадинки на щеках, когда она улыбалась. У нее была прочная, безгрудая конструкция тела. Хотя от такого описания и веет техническим конструктивизмом.
Встречали, Новый год, мы у нее дома; медленно кружась в ритмах вальса, как бы привыкая держаться вместе. Это закрепилось уже в ту волшебную ночь, когда меня начали преследовать местные парни. Они, пристроившись сзади к нам, делали мне подножки. НН меня придерживала, чтоб я удержался на ногах. Похоже, что приставленный ко мне стукач, потеряв меня из виду при подготовке к празднованию всем классом, наконец-то вышел на то, куда мы — втроем — неожиданно смылись — смог найти двух свободных холуев и отправить их к двору НН. Я до сих пор могу смаковать этим эпизодом, как мы с НН ходим по пустынной, очищенной от снега, улице, напротив ее двора, а за нами по пятам, бродят два здоровых, колхозных дебила, и все время пытаются заплести мне ноги. Зрелище — эпическое для любого украинского села в ту пору.
Это происходило в соседнем селе, в котором, я — в середине семидесятых, — вынужден был учиться в старших классах. Так бы все и продолжалось, пока бы я твердо не стал на ноги.
Прошло больше месяца — пока я решился на первый поцелуй. Это случилось уже на исходе февраля. До конца марта, я был полон ощущением счастья. Этого ощущения не могли поколебать даже сплетни о ней, которые распускали специально для меня. Этим трудно было поколебать мою уверенность в чистоте НН; хотя — признаюсь — было очень обидно «слушать» тех, кто казалось был близок ко мне. Старшие сексоты, таких, и использовали в этих провокациях. Скоро эти сплетни, прекратились для меня. Я был непоколебим относительно НН. Я, (безумно), любил ее. Потому отбрасывал любые пошлости на самом начальном этапе, не давая им превращаться в нравственную грязь. Я даже предупредил НН, относительно подружки стукача (Кальсона), которая взялась опекать ее со своей гоп-компанией. На второй день, НН чуть ли не в слезах, объясняла мне, что Люба невиноватая, что меня избили из-за нее солдаты-стройбатовцы, поскольку она об этом ничего не знала. Это был интересный случай. Блудливая Мамонша, влюбила в себя стукача Кальсона, и они решили натравить на меня солдат. “Вызывая ревность” в одного из них (Сосновского), она начала крутиться возле меня; тот ударил меня по физиономии, что у меня в глазах засветилось. В это время, к ее Кальсону, для отвода подозрений, приставал какой-то другой солдат. Обидно, не за что получить удар по лицу за то, что кто-то должен отчитаться перед куратором — хахалем его матери.
Потом, произошла первая ссора, которая — мне казалось — станет последней. Впрочем, она дала трещину, которую не удастся залепить. В первую очередь — в самом себе.
Это случилось во время путешествия в Белоруссию, в Витебск.
НН училась классом ниже, но ей разрешили ехать с нами. Видимо, ее новая подружка, Мамонша, способствовала этому. Уговорила ее мать, что она нас в дороге поссорит. Над этим уже дружно работали сексоты двух сел.
Мамонша слыла красивой девушкой; обладающая необходимым набором ярких лидерских качеств. Авторитет ее, в своей среде, был непоколебим. Она поддерживала его всеми своими силами. Она почитала не столько защищать свою кодлу от внешних агрессий, сколько сама служила агрессором. Была она каким-то там, по счету, ребенком в своей многодетной семье. То есть, была адаптирована к условиям выживания в любом советском коллективе, в котором особенно ценились все психопатические (мегаломанические) наклонности.
Она быстро влюбила в себя моего односельчанина Кальсона. Это был ехидный (эту неожиданную характеристику ему дала — примерно в седьмом классе, классная руководительница «Ниночка», как мы ее звали). Я не сразу раскусил этого подлого человека, — начинающего стукача, — за что и поплатился не раз, в том числе и своей настоящей любовью. Он был несимпатичен не только этим. Существо с утиным носом. Весь в колхозную породу своего папашки-алкаша. От этого, наверное, развилась зависть и ненависть, которую он, умело, скрывал за положением своей мамашки — секретарши в сельском совете. Она была любовницей альфа-сексота Бар — кова, которого призвали вербовать несчастных женщин своим членом. Это все, что надо знать о способах вербовки по нашим селам. Я дружил с Кальсоном; точнее — ездили вместе с ним на рыбалку. После того, что случилось, я не перестал утверждать, что дружба в Советском Союзе чего-то стоила. Мать, занимая видное положение в нашем селе, могла рассчитывать, что альфа-сексот позаботится о ее сыне. Жили они в недавно отстроенном шикарном доме, благодаря исключительному расположению альфа-сексота, пахана Бар ____ кова. Как любая мать, его мать души не чаяла в своих чадах — и пользовалась всеми открытыми возможностями, чтоб утверждать их социальное положение. Взрослые часто играли в наши детские, и юношеские, игры, адаптируя потомство.
Мамонше, выживавшей в многодетной семье, этот Кальсон, стал заманчивой мишенью*. Как только мы появились в соседнем селе, после восьмилетней школы в своем селе.
Я носил (временами) очки, хотя, по моему нынешнему убеждению, не обязан был снимать, это грубое приспособление. Что помогло бы сильно уберечь себя от этих жутких последствий, стоивших мне так дорого. Но, в эти годы: так хочется любить, и быть любимым. Перейдя в соседнее село, я избавился от диоптрий, так как ненавидел носить очки. С того самого времени, когда мое зрение в четвертом классе опустилось до «-3». Эта опрометчивое решение повлияло на всю мою молодость.