Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы).
Шрифт:
— Яснее не бывает, — отозвался Торндайк. — А как вы представляете себе последовательность событий?
Детектив-сержант оглядел комнату с самодовольным видом.
— Полагаю, — начал он, — девушка уснула за чтением. На столике у кровати лежит книга, а рядом стоит подсвечник, в котором остался только кусочек прогоревшего фитиля. Думаю, преступница тихо вошла в комнату, зажгла свет, придвинула сундук с подушкой к кровати, встала на него и перерезала горло своей жертве. Та проснулась и схватила убийцу за волосы — хотя больше следов борьбы не обнаружено, так
— Возможно, — заметил судебный врач, накрывая труп одеялом, — следует пригласить хозяйку дома и задать ей несколько вопросов.
Он бросил значительный взгляд на Торндайка, а инспектор кашлянул, прикрыв рот рукой. Но мой коллега остался глух к этим намекам. Он открыл дверь, после чего несколько раз повернул ключ в замке туда-сюда, вытащил его, пристально разглядел и вставил обратно.
— Хозяйка здесь, на лестничной площадке, — сообщил он.
Услышав это, инспектор вышел из комнаты, и мы все последовали за ним, чтобы послушать, о чем ему расскажет свидетельница.
— Итак, миссис Гольдштейн, — сказал полицейский, открывая блокнот, — я хочу, чтобы вы рассказали все, что знаете об этом событии и о самой девушке. Как ее звали?
Хозяйка дома, к которой присоединился бледный и дрожащий мужчина, вытерла слезы и ответила срывающимся голосом:
— Бедную девочку звали Минна Адлер. Она была немка, приехала из Бремена года два назад. В Англии у нее не было друзей… то есть не было родных. Она работала официанткой в ресторане на Фенчерч-стрит, такая добрая, тихая, работящая девочка…
— Когда вы узнали, что случилось несчастье?
— Около одиннадцати. Я думала, она ушла на работу, как обычно, но муж увидел с заднего двора, что жалюзи у нее опущены. Я поднялась к ней, постучала, но никто не ответил, и тогда я открыла дверь, вошла и увидела… — Тут бедная женщина разразилась исступленными рыданиями, не в силах вынести воспоминаний о трагедии.
— Значит, дверь была не заперта. А обычно Минна ее запирала?
— Да, кажется, — всхлипнула миссис Гольдштейн. — Ключ всегда был в замке.
— А входная дверь утром была заперта?
— Просто прикрыта. Мы ее не запираем, потому что некоторые жильцы возвращаются поздно.
— А теперь скажите, не было ли у нее врагов? Кого-нибудь, кто хотел бы свести с ней счеты?
— Нет, что вы! У бедняжки Минны не было никаких врагов. Она не ссорилась, то есть по-настоящему не ссорилась, ни с кем, даже с Мириам.
— А кто это — Мириам? — спросил инспектор.
— С ней ничего и не было, — поспешно вставил спутник миссис Гольдштейн. — Они не ссорились.
— Просто немного повздорили, не так ли, мистер Гольдштейн? — предположил инспектор.
— Просто не поделили одного кавалера, вот и все, — ответил мистер Гольдштейн. — Мириам немного ревновала. Но ничего особенного не было.
— Конечно,
Сверху доносился звук шагов: кто-то медленно спускался к нам, а в это самое мгновение показался на лестничной площадке. Увидев, кто там стоит, инспектор замер, будто окаменев; воцарилось гнетущее, напряженное молчание. По лестнице к нам спускалась крепко сбитая невысокая девушка, растрепанная, мертвенно-бледная от ужаса, с безумным взглядом; волосы ее были огненно-рыжего цвета.
Не в силах сдвинуться с места, мы молча наблюдали, как это видение медленно спускалось к нам. Детектив-сержант неожиданно проскользнул обратно в комнату и вернулся через несколько мгновений, держа в руке бумажный пакетик; переглянувшись с инспектором, он положил пакетик в нагрудный карман.
— Джентльмены, это моя дочь Мириам, о которой мы сейчас говорили, — сказал мистер Гольдштейн. — Мириам, эти джентльмены — полицейские и судебные врачи.
Девушка оглядела нас одного за другим.
— Значит, вы ее видели, — сказала она странно сдавленным голосом. — Она на самом деле не умерла, нет?
Мириам задала вопрос тоном в равной степени заискивающим и полным отчаяния — так бы говорила потерявшая голову мать над трупом ребенка. От этого я почувствовал смутное беспокойство и невольно обернулся, ища Торндайка.
К моему удивлению, он исчез.
Тихо отойдя назад к ступеням, откуда было видно весь коридор, я посмотрел вниз и увидел, как мой друг пытается достать до полки у входной двери. Он встретился со мной глазами и поманил меня рукою; никем не замеченный, я спустился к нему. Когда я подошел, Торндайк заворачивал в папиросную бумагу три маленьких предмета, каждый отдельно, и я заметил, что обращался он с ними с необыкновенной осторожностью.
— Не хотелось бы, чтобы эту девицу арестовали, — сказал он, бережно помещая три маленьких свертка в свою коробочку. — Пойдемте.
Он бесшумно открыл дверь, подвигал задвижку туда-сюда и тщательно изучил засов.
Я взглянул на полку за дверью. Там стояли два плоских фарфоровых подсвечника, в одном из которых, когда мы входили, я случайно заметил огарок свечи, и мне хотелось посмотреть, не его ли забрал сейчас Торндайк. Но нет, огарок был на месте.
Я вышел вслед за моим коллегой на улицу, и некоторое время мы шли, не заговаривая друг с другом.
— Вы, конечно, догадались, что сержант завернул в бумагу, — сказал Торндайк наконец.
— Да. Волосы, которые были в руке убитой; я подумал, что было бы лучше оставить их на месте.
— Несомненно. Но благонамеренные полицейские вот так уничтожают улики. В данном случае это не имеет большого значения, но в любом другом это была бы роковая ошибка.
— Вы собираетесь участвовать в расследовании? — спросил я.
— Зависит от обстоятельств. Я собрал некоторые улики, но пока не знаю, насколько они ценны. Также я не знаю, отметила ли полиция те же факты, что и я; но, само собой, я сделаю все, что требуется, чтобы оказать помощь властям. Это мой гражданский долг.