Не только о театре
Шрифт:
Что это? Хулиганство? О нет, это все прекрасные молодые люди, активные комсомольцы, поют они хорошие песни, и самое это занятие - ночное пение - не частный случай, а традиция. И собирались они по вполне уважительному поводу: эти окончили десятилетку, а вот те - с аккордеоном - перешли на третий курс вуза.
И то, что эти образованные, хорошие молодые люди могли возвести в традицию нарушение сна и покоя целых районов города, произошло только потому, что правила приличного поведения у нас так и не выработаны, а решать эти вопросы индивидуально, очевидно, не каждому под силу. И тогда вступает в действие простейший
Если бы все люди, смутно подозревающие, что их права почему-то превосходят права других людей, до конца осознали эту мучающую их концепцию и заявили об этом вслух окружающим: «Будучи сверхчеловеком, я настаиваю, чтобы меня пускали всюду вне очереди, чтобы за обедом я первый выбирал бы себе лучший кусок, чтобы меня все приветствовали, а я не буду отвечать, ибо мое удобство - это самая главная задача современности», - то с ними можно было бы поспорить, объяснить им их заблуждение, и, может быть, они и сами пришли бы к заключению, что убедительных оснований для исключительных прав у них нет.
Беда, однако, в том, что никто еще не решился откровенно заявить о таких правах и, вероятно, даже и сам для себя не сформулировал это до конца.
Такая неосознанная, животная уверенность, что мои интересы важнее чужих, - первооснова всех видов «дурного воспитания» и всяческого хамства. Когда же это индивидуальное заблуждение в благоприятных для него социальных условиях вырастает в заблуждения коллективные, групповые - «мы, наша группа людей, лучше всех других, и мы имеем исключительные права на все, что нам захочется», то рождаются на свет такие мрачные явления, как шовинизм и расизм и, наконец, фашизм, хотя от попытки пройти вне очереди до постройки печей Освенцима - путь, конечно, очень длинный. И лучше сойти с него в самом начале!
4. Пользуясь счастьем жить в обществе хороших людей, объединенных общей идеологией, я должен помнить, что общность идей не исключает разницы личных вкусов. И если эти вкусы развиваются в направлениях, неопасных для общества, то они могут счастливо существовать.
Мне мои личные вкусы ближе и понятнее, чем вкусы не совпадающие с моими. Я люблю сирень и равнодушен к резеде. Говядина мне кажется вкуснее, чем баранина. Я охотно слушаю музыку Чайковского и не понимаю другую, не менее знаменитую - Баха и Шостаковича. Я люблю картины Шишкина и равнодушен к Репину. Мне нравится ходить в широких брюках, и узкие мне кажутся уродливыми. Свой законный досуг я провожу за игрой в домино, и мне совершенно непонятно, что за интерес в шахматах. Наконец, блондинок я считаю в принципе привлекательнее брюнеток.
На все это я имею право, но при одном условии: если я не буду пытаться свои личные вкусы, которые, как сказано, мне дороги и близки, объявлять единственно правильными и обязательными для всех. Более того, если я претендую на звание культурного человека, я обязан с уважением относиться к чужим вкусам. Не зная этого правила, многие хорошие, в сущности, люди приносят немало обид и огорчений своим согражданам грубыми высказываниями об их вкусах и желанием навязать свои.
Если такое заблуждение совершенно простительно для людей, стоящих на низких ступенях культуры, - для диких племен, которым ношение мужчинами штанов кажется абсурдом, то это совершенно непростительно для наших сограждан, видящих такой же абсурд в применении
Из нашего обихода должны исчезнуть такие выражения: «Как вы можете есть такую гадость! Я этого не люблю!», «Смотрите как вырядился! Я бы в жизни это не надел!», «Охота вам читать этот роман. По-моему, скучища!», «Эта картина - просто мазня. Я ее не понимаю!», «Зачем вам на ней жениться? Мне она не нравится!»
_Мне не нравится, значит, плохо,_ - вот та порочная идея, на базе которой возникает в нашем обществе струя первобытного дикарства даже в тех случаях, когда так рассуждают люди с учеными степенями.
Враждебное отношение к чужому вкусу носит само по себе, если вдуматься в этот вопрос, очень наивный характер и может до сих пор возникать в нашем обществе только потому, что общественная мысль не занялась своевременно этими вопросами.
Мы меньше спорим о вкусах на работе, на производстве, в науке - в областях, где существуют объективные показатели. Как ни расходись во вкусах, а самолеты будут строить такими, какие лучше летают, сталь будут выплавлять способом, который лучше других, и лекарства будут выпускать такие, которые вылечивают.
Но в искусстве, в организации быта, в проблемах моды, в развлечениях вопросы вкуса возникают с особой остротой, и тогда с ними нужно обращаться осторожно.
Десятки тысяч людей устремляются на стадион посмотреть, как двадцать два взрослых человека гоняют мяч по полю между двух ворот. Другим тысячам это кажется скучной и ненужной потерей времени. Но отдых и развлечение - это всегда «потеря времени», чем бы оно ни было заполнено. И как бы противники футбола ни пытались доказать, что игра в преферанс или в домино гораздо полезнее, - это им не удастся.
Коллекционеры марок утверждают, что это увлекательное занятие обогащает их географические познания. Можно предположить, что прямое изучение географии без погони за марками принесло бы им больше знаний, но гораздо меньше развлечения. А развлечение может существовать на законном основании, само по себе, ибо в нем самом уже заложена польза для человека, который после честного трудового дня имеет право на отдых, заполненный развлечением таким, какое наиболее соответствует его вкусам, его, а не соседа, товарища, сослуживца!
Или вопросы моды, еще далеко не исследованные научно. Но можно утверждать, что если мы еще и не открыли этих законов, управляющих модой, то сердиться должны за это на себя, а не на моду.
Наглядным примером причудливости развития моды может служить судьба волосяных покровов на лице мужчины на протяжении веков. Даже в глубокой древности одни племена брились, а другие нет. Древние греки - усаты и бородаты, Рим и Византия - бриты. В Европе средневековья - все в пышной растительности, а с раннего Возрождения начинается оголение мужского лица. Тщательная выбритость европейского XVIII века с половины XIX века уступает место культу бороды и усов. Вся русская классическая литература после Пушкина и Гоголя создана носителями бороды и усов и только со второго десятилетия XX века опять попадает в руки бритых людей. И почему, если за последние два года среди нашей молодежи снова появляется мода на бороду, - это вызывает негодование у многих представителей старшего поколения? Но ведь и в «бородатые» эпохи так же точно смеялись над бритыми: «Бритая, как у лакея, физиономия!»