Не твоё тело

Винтер Мара

– Даже не пытаются, – буркнула Алекс. – Мир не хочет лечиться! Он болен и хочет оставаться больным!

– Как ты? – в лоб спросила Тельма. – Ты хочешь выбрать смерть, не желая даже попробовать изменить то, что к ней тебя толкает.

«Как ты?» – ехидно спросил, там же, между строк, внутренний голос – саму Тельму. Лампы над баром шептали мягко, желтовато: больное – везде.

– Оно не изменится! Это невозможно! – Алекс чувствовала себя загнанной в угол. Синева блестела. Лицо вниз, капюшон – на голову. Жест: спрятаться.

– В мире нет. В тебе да. – Холод полз по позвоночнику Тельмы, крался дальше, в конечности. Она встала и закрыла окно, продолжая говорить. – У большинства людей нет выбора. До выбора нужно ещё дорасти. Иннерция толкает к судьбе.

А дорасти, значит, подумать. Подумать – это свободное время. У тебя оно есть, у многих нет. Пирамиду Маслоу помнишь? Как можно думать о том, что ты такое, если твоей семье жрать нечего? Ты можешь думать, у тебя есть на это время, вот и давай: загляни в причину, обмани судьбу. – Села, вздохнула. – Послушай, в мире, как и в тебе, есть приятные и неприятные вещи. Не сами по себе, а для тебя – приятные или неприятные; сами по себе они, как жизнь: просто есть, просто происходят. Если посмотреть на себя, как на жизнь, – она посмотрела на Алекс, в чёрном балахоне с черепом, чёрных колготках, чёрных ботинках, – в ней всё хорошо таким, какое оно есть. Любым, – она сделала акцент на этом слове. – Это трудно увидеть. Чтобы увидеть, нужно перестать серьёзно относиться ко всему тому мировому дерьму, что так тебя беспокоит. Пока ты не видишь картину в целом, без эмоций (сама сказала, эмоции – это реакции тела на что-то вне его), ты не знаешь, от чего отказываешься. И, соответственно, не выбираешь – даже примерно, не говоря уже о выборе между равно понятными тебе вещами.

Алекс открыла было рот, чтобы ответить, но её опередили. Вошел её отец, а с ним и его младший сын, десятилетний Хантер. Их сходство не просматривалось по ходу дела, оно бросалось в глаза сразу, без прелюдий. Приехали из кружка единоборств. Мальчик неловко помахал Тельме, показал язык Алекс и убежал в свою комнату, переодеваться. Их мать умерла вскоре после рождения сына: рак захлопнул клешни на её горле. Дочь была слишком маленькой, чтобы хорошо её запомнить, и слишком взрослой, чтобы легко забыть.

– Привет, девчонки, – тепло, хоть и несколько устало, улыбнулся Пол. – Что с ужином? – Он так улыбался, что не ответить было сложно. Во всяком случае, для Тельмы. Глаза их встретились, секунду, или менее того, проблем не существовало.

– Я заказала еду из того ресторанчика, под горой, где тебе в тот раз понравилось, – сказала ему она, – курьер уже в пути.

– Смерть Райли тоже, по-твоему, просто есть и хороша любой? – рыкнула, наконец, Алекс в сторону Тельмы. Терпение её лопнуло. – «Как так можно, – колотило её, – говорить о каких-то ресторанчиках? Как так можно – сейчас?» – А для Матильды? Её жизнь изуродована! И что, ты тоже назовешь её горе реакцией тела? Реакцией на "нейтральную" смерть! Ей надо просто к этому относиться не так серьёзно, дерьмо случается! Без эмоций посмотреть на целую картину, где не он, а его труп, холодной головой, так ты советуешь? – передразнивала, паясничала, выворачивала смысл наизнанку. – Если так, то лучше уж прямо сейчас "нейтрально" повеситься. Выбрать не из двух, а против всех. К чёрту. – Она спрыгнула со стула и, мимо отца, вышла из кухни. Затопала вверх по лестнице, к себе.

Тельма знала: она выиграла бы этот спор логически, но никак не могла повлиять на его эмоциональные причины. Толк от разговора был нулевой. И то, что она сама вот, только сейчас, на несколько часов отошла от Матильды, поесть из долбанного ресторанчика и побыть со своей семьёй, с Полом, с ней, Алекс, роли не играло.

– Ей нелегко, – сказал Пол. Между бровей его легла складка. – Знаю, что и тебе с ней тоже. С ней и вообще… – вздохнул, поджав губы, покачал головой. – Она мне не доверяет. Только тебе. Хорошо, что она всё же приняла тебя. По своему, конечно.

Печаль, маленькая тучка, сошла с его лица: была, да сплыла, осталась нежность. Чувства, как погода, случались с ним и уходили прочь, без следа. Тельма чувств своих не проживала вовсе. Они копились, не нужные ей, не тронутые, где-то на дне. Ком не подкатывал к её горлу, слёзы не щипали глаз. Некогда было плакать. От неё слишком многие и многое зависело. Девушка впадала в оцепенение, если злилась (чтобы успокоиться и ничего случайно не разнести), замирала, как парализованная, испытывая что-то сильное (до тех пор, пока оно ни схлынет обратно, внутрь). Холод сковывал её тело, но градусник холода не видел, температуры не было. Рот высыхал, как пустыня. Никакое количество воды не могло утолить его жажду; он оставался сухим. Передняя брюшная стенка сжималась. Каменела, словно застывшее в крике лицо.

– Мы с ней ближе по возрасту, – напомнила Тельма, – я ещё помню себя

такой. Хотя… её возраст сейчас прыгает от тридцати до пяти безо всякого предупреждения, – добавила, покачивая головой, улыбаясь.

Она знала, что если не выпьет таблетку сейчас, то утром проснётся недовольная, с резью в уретре, тревогой в груди, и не сможет помочиться. Сквозь боль, скрючившись на унитазе, выдавит несколько капель. Цистит сломает её пополам, заставит рыдать от боли и бессилия. Нервный цистит: тот, что почти не лечится. Придётся прямо там, без возможности встать (если уйти от унитаза, позывы всё равно принудят вернуться), заливаться водой, пить антибиотик (хотя бактериальные анализы чистые). Так что лучше уж сейчас, незаметно для Пола – одну таблеточку, и, может быть, пронесёт, не будет приступа. Не будет приступа – уже хорошо.

– Нет, – Пол сел на место Алекс. Осторожно взял, через стойку, руку своей спутницы. Рука была холодной. – Дело не в возрасте. Я таким не был, вот в чём штука.

Вот уже несколько лет, как периодически, с частотой до раза в месяц, Тельма просыпалась с болью. Боль валила её с ног, обратно в кровать, крала целый день из жизни: нужно было выпить порошок, лечь и, под действием его компонентов, уснуть. Проснуться вялой, осоловелой, зато расслабленной – без боли. Чтобы забыть о ней на неизвестное время: может, на пять недель, может, на три, а может, и на полгода. Если повезёт. Тельму раздражала Алекс, когда направляла гнев на себя, резала руки или проповедовала самоубийство, но разница между ними была минимальна. Вторая кричала громко, ещё надеясь быть услышанной. Первая убивала себя тихо, медленно и гордо. Её способ суицида был социально одобряемым, нравился взрослым и назывался нейтральным, как сама реальность, словом: самоконтроль.

– Просто ты совсем старенький, – засмеялась она в ответ, – и уже успел это забыть. – Его руку накрыла своей, второй, грея – холодными. Они улыбались друг другу, как дети. Выбор был сделан.

Глава вторая

Прочти, если выживешь

Прости, если нет

#np Matt Maeson – Put it on me

диктофонная запись

голос Элизы, фоном – вибрация мотора

– Попробую разобраться. Моя голова, она просто взрывается. Стоило мне подумать, что хуже не придумаешь, как стало хуже – это такая шутка? Хэй, Бог, ты там что, ставки делаешь, когда я в тебя поверю? – смешок, тишина, – Райли мёртв. Тот самый Райли, с которым Матильду трудно представить отдельно. Черт, они были, как один человек, два, но один, не различить. А теперь… вот так. Она есть. Его нет. Чувак, что выехал на встречку, тоже умер, и хорошо, не то Тиль бы его убила. Как бы она чего ни учудила… Мне страшно, знаешь. И я даже не знаю, с кем говорю. Хэй-хо, пузо, давай, с тобой. Решу оставить тебя, так послушаешь, нет, так нет – логично, правда? – смешок, тишина. – Я еду на машине к ним, прикинь. Райли и Тиль ехали на машине. Чего мне бояться? Я нормально езжу. Уверена, он также думал. Мне, в принципе, есть о чём подумать, кроме того, что я увижу там, куда я еду. Лучше не думать об этом заранее – глупо. А о чём тогда, кроме глупостей, думать? О глупой истории с Джеком, папашей твоим, пузо? Тебя даже нет (нормальный живот, ровный) и смешно представлять Джека папашей. Нихера он не такой. – Смешок, кашель: подавилась. Звук опускающегося стекла. – Вот, еду. Одна еду. Никого нет и никого не надо. Мне и одной хорошо. Небо влажное, серое. Асфальт серый, тоже влажный. Вроде, тачку не ведёт. Вчера был ливень, сказала Тельма. Мать-Тереза, мать-Тельма, кто святее, тут вопрос. Сутками в больнице. Пол режет и шьёт, она ему помогает. Ты ведь не знакомо с моей сестрой, пузо? О, у этой женщины железные нервы. Каждый день видит чьи-то открытые кишки. Я бы не смогла. Если решу от тебя избавиться слишком поздно, на мои внутренности тоже посмотрит. Шучу. Затягивать не буду. – Вздох. – Вчера была у врача. Говорит, четыре недели. Надо же, как я вовремя поймала, с первой же задержки. Попадос, подруга. – Тяжёлый вздох. – Чем дальше, тем хуже, конечно, но пара дней погоды не сделает… Я в шоке! Никогда себе этого не представляла, и… и… и… вот! Передо мной остро встаёт необходимость решения. Встаёт. Встаёт, это да, и встаёт что-то ещё, очень даже остро… Нет уж, сколько можно. Колени за рулём сжимать опасно, даже если водишь автомат. Когда нервничаешь, надо подрочить, и станет лучше. Факт. – Пауза. – Как тело может требовать секса, если оно занято чем-то совершенно асексуальным, вроде… зародыша? Нет, не так, не то… Были случаи, когда зародыши мастурбировали в утробе. Факт. Научный факт, их ловили. Ты там чего, не это ещё, пузо? С такими-то генами, вот вообще ни разу не удивлюсь…

Конец ознакомительного фрагмента.