Не убий: Повести; На ловца и зверь бежит: Рассказы
Шрифт:
Жестокость, месть? Или, может быть, глобальная историческая неудовлетворенность? «Однако занесло меня», — иронически сказал про себя Стас. Нет, ни то, ни другое, ни третье. Все это опровергается самими же людьми, как только они оказываются непосредственно на месте тех, кто решает. Ответственность за принятое решение — вот индикатор, который все очень четко проясняет. «Да я бы таких… Всех расстрелять… Своими руками…» — эти крылатые слова тотчас уходят в никуда, когда у человека появляется возможность их реализовать на деле, даже не то что физически, а лишь словесно, выразив свое решение в судебном вердикте. Вот где выясняется, что, ох, как не просто даже подпись свою
Но остальные, громадное большинство, так и остаются убежденными в своей правоте. А может, мы отличаемся от тех, кто на Западе, каким-то особым чувством справедливости?… Только нам свойственно сверхсопереживание с жертвой преступления, униженной, растоптанной, незнакомой, но близкой и родной?… Или это от беззащитности, пессимизма и безнадежности, отсутствия веры в силу Закона?
Арнаутский поймал себя на мысли, что, рассуждая обо всем этом, он, законник, правда еще молодой и не имеющий пока большого опыта, но даже он, юрист-практик, не знает, как совместить гармонично закон и мораль, возмездие и справедливость, гуманизм и общественное мнение о преступности, права человека и права людей.
«Каламбур какой-то получился!» — подумал он. — «Впрочем, говоря о криминальном, под правами человека подразумевают права подсудимого, а под правами людей — права более широкого круга пострадавших, интересы которых, вроде бы, должно представлять государство в лице прокурора, однако делается это зачастую не так квалифицированно, настойчиво и убедительно, как хотелось бы. Вот и не выдерживает обвинение публичного разбирательства.» Что остается потерпевшему, размышлял Арнаутский, — смириться с фактом судебного вердикта либо так и пребывать в состоянии оскорбленного чувства справедливости, подогревая и возбуждая себя. А если второе?..
Его раздумья прервала какая-то фраза прокурора. Чем-то очень знакомым и важным она привлекла его внимание.
— Юра, — спросил он у Колесникова, — Где это убийство произошло?
— В Зеленогорске.
— Когда?
— Восемь лет тому назад. А что?
— Ничего, интересно. Чем закончилось дело? Кого убили?
— Да я подробностей не знаю. Сам понимаешь, еще студентом был. Просто слышал об этом деле и читал в «Бюллетене Верховного Суда». Там были протесты прокурора. Дошло до Генерального прокурора и Верховного Суда, на том и закончилось.
— А в чем проблема?
— По-моему, убита была девушка и, кажется, изнасилована.
Арнаутский ощутил холодок в пояснице и побледнел.
Колесников, ровным голосом, не заметив реакции Стаса, продолжал:
— Под суд отдали какого-то парня. На него падало подозрение. Они вроде бы из одной деревни или колхоза, точно не помню. Он пьяница, судимый. Нет, подожди, я перепутал. Это свидетель был такой. А судили его приятеля из Ленинграда, он приехал к нему в гости как будто. Извини, дел аналогичных много, мог спутать и с другим. Одним словом, кое-какие доказательства против него были. Не просто так дело передали в суд. Но он заявил алиби. Вот тот приятель и родственники приятеля подтвердили алиби. Какие-то экспертизы были… Что-то из вещественных доказательств… Но суд направил дело на дополнительное расследование. Не очень последовательно, наверное, поступил суд. Доследовать уже было нечего, все возможные меры исчерпаны. Следствие и тогда, до суда, длилось девять месяцев…
— Он, что? Один совершил преступление?
— Ну, во-первых, я не знаю обстоятельств. Во-вторых, это не было установлено. А в-третьих, по-видимому, суду нужно было решать и сказать «да» или «нет», а не говорить «может быть» или «может не быть». Это и было главным мотивом в протесте прокурора. Прокурор требовал приговора, любого. Обвинительного или оправдательного. Помню тогда, удивительно, что не до суда, а после него пресса и телевидение подняли шум вокруг этого дела…
Арнаутский прикинул: да, в то время он как раз ушел в армию и поэтому ничего такого не слышал.
— А чем закончилось?
— Да ничем. Верховный Суд отклонил протест. Дело еще кувыркалось в следствии. Было прекращено по части второй двести восьмой, за недоказанностью. Парня освободили. А глухарь так и остался нераскрытым. Прокурор, участвовавший в процессе, потом говорил, что скорее всего это и был убийца, только доказать не удалось. К сожалению, сам знаешь, не первый и не последний такой случай. А что тебя так заинтересовало это дело? Адвокату там теперь делать нечего.
— А потерпевшая как? Вернее, ее родственники?
— Вот этого не знаю… Трагедия, конечно, но дело-то, каких много. А потом пошло-поехало. Какие дела! Два-три трупа… Маньяки, разборки, неопознанные жертвы… Зверства… На их фоне то, зеленогорское, забылось. Это я вспомнил к разговору о том, что суд и в те годы не стремился к обвинительной натяжке… Соблюдал принцип презумпции…
— А какая прокуратура расследовала? A-а, понятно, — областная?
— Ну да, по территориальности. Сейчас, по идее, дело приостановлено ввиду нерозыска обвиняемого. Жаль девочку. Говорят, красивая была. Прокурор рассказывал: дело начинается с ее большой портретной фотографии. Прижизненной, разумеется…
От этих слов у Арнаутского перехватило дыхание. Навязчивая мысль пульсировала в голове: «Неужели это Лена…». Он всем существом отвергал это, не допускал, не принимал, но разум настаивал: «Она!» Стасу показалось, что он повторил это вслух, так как Колесников и Леднев быстро переглянулись и странно на него посмотрели.
— Что с тобой, Стас?
Ему удалось кое-как отговориться, сославшись на внезапное недомогание: видно, от нагрузки разболелась голова… Они проводили его на улицу, поймали частника и отправили домой.
Светлана, Маришка и малыш Саша все были дома. Увидев их, радостно встретивших его, выложивших тут же, наперебой, все последние домашние новости, Стас почувствовал облегчение. Ужин, телевизор, игры с детьми отвлекли его от тяжелых мыслей. Но вот угомонились дети. Жена, помыв посуду и приняв душ, ушла в спальню. Дети уснули. А он, как всегда, остался в кресле у торшера, в гостиной. Арнаутский начал читать обвинительное заключение по делу Ковалевых.
Муж и жена. Современная история из области рыночных отношений. Ковалевы организовали фирму. Намерения благородные: инвестирование жилищного строительства. Желающих уйма. Зарегистрировали устав, арендовали офис. Нашли мощного подрядчика и, действительно, вложили первые средства. Но потом пошла раскрутка… Цены растут изо дня в день, налоги тоже. Арендная плата — уже за пределами разумного. Задавили так, что Ковалевы пошли вразнос… Чтобы иметь капитал, надо его, хотя бы для начала, собрать, затем пустить в оборот. Не бросать же незавершенку, за которую и уже вложенного не вернешь. Стали брать деньги под проценты. Немного продвинулись в строительстве, а за инфляцией не угнаться. Виток за витком, спираль сдавила горло, перекрыла финансовый кислород… Все рухнуло. Любопытное дело: что здесь — мошенничество, обман или нормальный риск? Хотя может ли риск быть нормальным в ненормальном государстве, которому наплевать как на граждан, так и на предпринимателей и которое запросто превращает их из партнеров в смертельных врагов?