(Не) в кадре
Шрифт:
– Как ты узнала, Кир? Следишь за мной?
– Не за тобой, а за твоей карьерой, – оскорбленно поправляет она. – Я хотела вылететь в Тегеран вместе с… – осекается, так и не договорив.
– С майором Никитиным и ГРУшниками? – криво усмехнувшись, заканчиваю за нее. – Отец не разрешил?
Кира кивает, шумно втягивая воздух.
– Мне интересно, что ты ему обо мне наплела, раз он решил лично вписаться?
– Ничего такого, – горячо заверят Баженова, но быстро сдувается. – Я сказала ему правду.
– Какую правду, Кир? – устало интересуюсь
– Что ты особенный для меня человек, – сдавленно сипит Кира. – Папа давно об этом знает, Максим, и, разумеется, не мог остаться в стороне, когда твоя съёмочная группа попала под обстрел йеменской радикальной группы. Кто-то сдал маршрут. Суадиты подозревают твоих друзей…
– Это чушь, – перебиваю я, раздраженно взглянув на побелевшую Баженову. – Мы не военные корреспонденты, и у нас нет связей с боевыми группами.
– С тебя сняты все подозрения, – растерянно лепечет она. – А остальными будут заниматься представители Франции, – почти слово в слово повторяет то, что сказал мне Никитин. – Отец не может им помочь, но, если для тебя это важно, он будет держать нас в курсе событий. Как только их освободят, ты узнаешь об этом первым.
– Спасибо, – хмуро бросаю я и говорю то, что должен: – За всё спасибо, Кир.
– Я делала это не ради твоей благодарности, – ее глаза наполняются слезами. – А потому что могла. Пусть с помощью отца, но главное же не это, а результат. И ради бога, не думай, что теперь ты мне что-то должен. Я не настолько одержима. У меня есть мужчина, и я с ним очень счастлива.
– Я рад за тебя, – отвечаю, не кривя душой.
– Я тоже… рада за себя, – она вымученно улыбается и отводит взгляд в сторону, заставив меня усомниться в правдивости ее слов.
Женская душа – потемки, и я допускаю, что могу ошибаться в своих наблюдениях. Когда-то я крупно просчитался, убедив себя, что Варя не может быть счастлива ни с кем, кроме меня. Но она счастлива – все с тем же Владом, за которого вышла замуж в прошлом году. В этом сразу после получения диплома, Варя родила ему сына, а я по-прежнему мотаюсь по миру в поисках сенсационных снимков и меняю женщин как перчатки.
Карьера идет в гору, я востребован и известен в определённых кругах, получаю самые интересные задания и работаю с лучшей командой, мои снимки публикуются в крупнейших международных издательствах, набирая миллионы просмотров. Все сложилось именно так, как я мечтал и даже лучше, в разы лучше, но ощущение окрыленности и бешеного восторга, присутствующих в начале моего пути, с каждым годом становится достичь все сложнее.
Я не чувствую, что двигаюсь в верном направлении, и это притупляет стремление действовать. Свобода творческого полета в мировом масштабе оказалась такой же глянцевой пустышкой, как и в Москве. Слишком о многом нельзя говорить, слишком много запрещено освещать, слишком часто приходится молчать, когда хочется кричать о наблюдаемой несправедливости на весь мир.
Я всего лишь крошечный винтик в
Люк говорил, что я постепенно приближаюсь к стадии выгорания, свойственной многим творческим людям, и заверял, что после начнется новый подъем и всплеск энергии. Надо просто переждать и не утонуть в депрессивных мыслях. Не рубить с горяча и делать то, что умею лучше многих.
Где он сейчас со своими мудрыми советами? Смогут ли французские спецслужбы вернуть его и Рауля в Париж?
– Странно, что никто из твоих родственников не приехал тебя навестить, – озадачивается Кира, вырывая меня из состояния глубокой задумчивости.
– Я попросил им не сообщать. Зачем зря нервировать близких? Для них я в Париже, занимаюсь подготовкой к выставке.
– Зря нервировать? – возмущенно вспыхивает Баженова. – Макс, ты получил серьезные ранения и едва не погиб. Это не какая-то мелкая неприятность! Ты не должен сейчас быть один. Тебе нужда поддержка и забота родных.
– У меня всё в порядке, Кир, – твердо отрезаю я. – Чувствую себя гораздо лучше. Шрамы срастутся, а это… – рефлекторно касаюсь марлевой повязки на правой стороне лица. – Это уберут.
– За один раз не уберут. Я говорила с твоим лечащим врачом. Шрам все равно останется. Не такой заметный, но тебе придется объяснить родственникам, откуда он появился, как и остальные. Из тебя вытащили тридцать осколков, Макс. И ты не в порядке, а все еще в реанимации.
– Мне насрать на шрамы, Кир, – раздражаюсь я. – Мои друзья застряли в Саудовской Аравии, и, пока я валяюсь тут, болтая с тобой, они возможно подвергаются жёстким допросам. Не говоря о том, что я понятия не имею, в каких условиях их содержат и оказывают ли необходимую медицинскую помощь.
– Прости, я понимаю, что тебе сейчас сложно, – виновато бормочет Кира. – Уверена, что о твоих коллегах позаботятся соответствующие органы. Конвенция о защите прав человека не пустой звук даже в Саудовской Аравии.
– Не будь наивной, – скептически хмыкаю я. – Давай сменим тему.
– Как скажешь, – охотно соглашается Баженова. – Про свою личную жизнь я рассказала. А у тебя кто-то есть? – интересуется она. Однажды Кира уже задавала этот вопрос прежде, чем сделать мне предложение руки и сердца, ввергнувшее меня в ступор.
– С моим образом жизни постоянный формат отношений практически невозможен, но, если честно, я и не стремлюсь.
– В тридцать лет пора бы задуматься о семье.
– У меня огромная семья, Кир.
– Я не об этом, – она бросает на меня проницательный взгляд. – Ты мне солгал тогда… – неожиданно произносит Баженова, в глазах появляется задумчивая дымка. – У тебя была девушка. Это из-за нее ты расстался с Даниловой.
– Не из-за нее, – отрицательно качаю головой.
– Но она сыграла роль, – настаивает Кира.