Не в ту сторону
Шрифт:
– Леночка, глядя на тебя, я теперь окончательно убедился, что скромность – лучшее украшение девушки.
– Это еще кто такой?
– Это Слава.
– Ия Слава.
– Да, у меня сейчас Славный период.
– В таком случае потанцуем?
– Она танцует со мной.
– Ноя ведь тоже Слава.
– Конечно, это меняет дело. Пойдем.
Длинный смурной парень кладет руку ей на плечо. Она улыбается, сбрасывает с себя его руку, его взгляд, его обиду и все, что у них было или не было раньше. Она идет со мной сквозь него, сквозь толпу, сквозь всех подряд: «Пока,
Славный период продолжается!
Оказывается, у девочки Леночки не только две фамилии, но и две квартиры. В большой и аккуратной преимущественно обитают нефтяной папа Майер проездом из дальних стран и разлучница Киса, а в маленькой и захламленной – Леночка и ее друзья.
В большой квартире царят тишина, порядок и стабильность. В маленькой – полный хаос. Там бьется посуда, пропадают Леночкины золотые украшения и даже ее красивое нижнее белье, привезенное Майером из тех же дальних стран. Но Леночка не придает этому особого значения. Или помнит, что лучшее украшение девушки – скромность. Или просто золотых украшений и белья еще много.
Когда беспорядок достигает критической точки, в маленькой квартире появляется Киса для оказания срочной кратковременной воспитательной помощи.
– Лена, почему Слава застегивает тебе пальто и сапоги? Ты что, сама не одеваешься?
– И не раздеваюсь.
– Лена, как не стыдно!
– Киса, ничего стыдного – это просто благородство манер.
– Ты скоро Славе на шею сядешь!
– Я выдержу, Юлиана Севериновна!
– На шею? А это неплохая идея…
– Лена!!!
В маленькой комнате – шкафы, письменный стол и кровать. Вещи строго функциональные, ничем не примечательные и малоинтересные. Зато в большой комнате есть пианино, в нижнюю часть которого складывают бутылки от вина и шампанского. По мере наполнения пианино приобретает неповторимый звуковой тембр, а со свернутой газетой внутри и вовсе становится клавесином. Тогда Леночка читает свои стихи, поет свои песни (очень веселые или очень грустные – третьего не дано) и зажигает свечи.
Самое главное – это диван. Он постоянно пребывает в разложенном состоянии и занимает немалую часть комнаты. На диване можно сидеть, лежать, читать, есть, пить, готовиться к экзаменам вчетвером, и еще много чего можно…
Но самое прекрасное – это утро. Когда в квартире нет ни воспитательницы Кисы, ни похмельного Коли, ни курящей Иры. Никого. Только я и Леночка, которая спросонья забывает, какая она дерзкая и циничная Майер.
И становится Ольховской. Или просто самой собой – маленькой девочкой, которая играет: на пианино, на нервах, в учебу, во взрослую жизнь…
Но и днем тоже неплохо:
– Привет, дорогая!
– Привет, дорогой!
– Я рад тебя видеть.
– И я рада.
– Я тебя люблю.
– А я тебя – нет.
– Я тебя целую.
– И я тебя целую.
Какое это было замечательное время – Славный период!
А потом мы поехали на море: Леночка, Ира и я. Но вернулся через три дня я один. Потому что Леночка Майер в длинной ситцевой юбке так танцевала, что все на нее смотрели. И он смотрел. Белобрысый плотный журналист. Москвич. Потом подошел, пригласил ее танцевать.
Я взял ее за плечо. Она улыбнулась, сбросила мою руку, мой взгляд, мою обиду и все, что у нас было или не было раньше. Она прошла с ним сквозь меня, сквозь толпу, сквозь всех подряд: «Пока, Слава! Привет, Саша!» Король умер, да здравствует король!
Славный период закончился!
Навсегда?
Ты увез мое сердце…
(Лена Майер)
Это я, конечно, погорячилась насчет сердца. Никто ничего в Москву не увозил. Да если бы и увез – невелика утрата. «Отряд не заметил потери бойца…»
У маленьких девочек и сердца – крохотные.
Веселый Сашка встретил меня на московском вокзале. Привез домой. А дома у него – мои морские фотографии на стене, мама Ленусик и собака Маркиз в состоянии большой ссоры. Маркиз изгрыз каблук у новой туфли Ленусика, а она собиралась в бассейн.
– Это Лена.
– Ой, Леночка, ты совсем на фотографии не похожа.
Интересно, это комплимент?
– В жизни ты такая маленькая девочка! Сашка фотографировать не умеет!
Ясное дело, где уж ему научиться, спортивному журналисту?
– А у меня – горе. Маркиз каблук погрыз. Идти не в чем.
Горе?!
– А размер какой?
– 35.
– Вот, возьмите, 35.
– Леночка, ты прелесть!
Кто бы сомневался!
Ленусик – проректор по АХР в Литературном институте им. М. Горького. Вероятно, это обстоятельство повлияло на Сашкин выбор профессии. Она низенькая, пухленькая, веселая. Тоже маленькая девочка. Поэтому мы, маленькие девочки, так легко понимаем друг друга.
Есть еще папа – Борюсик. Он отставной военный, ставит на «Мосфильме» всякие трюки со стрельбой и взрывами. В общем, террорист-затейник.
Есть бульдог Маркиз – большая слюнявая скотина.
Есть Сашка – тоже большой, стремительный и шумный.
Вот только тебя, дорогой, нет. И некому рассказать о том, как я тебя не люблю.
Не ездок
(Слава Звягин)
– Леночка, девочка!
– Да уж не мальчик. А почему такой восторг, дорогой?
– Ты приехала! Совсем?
– Совсем. Вон из Москвы – туда я больше не ездок. Конец! Туда я больше не ездец! А ты тут без меня совсем утратил благородство манер, дорогой! Пальто мне не расстегиваешь, сапоги не расстегиваешь и так далее не расстегиваешь!
– Уже расстегиваю. Особенно так далее… А ты правда – больше не ездок?
– Правда. Представь, старая московская сталинка, в которой всегда полный и абсолютный бардак. Борюсик с Ленусиком на работе, Сашка в редакции. А я – дома с собакой. Зоофилия какая-то.
Вечером – пьяные спортсмены, сумасшедшие поэты, крикливые певцы-самовыродки, фотографы-порнографы, канатоходцы из соседнего подъезда. Наездники, хорошо хоть не на лошадях. Сигареты блоками и пиво ведрами. А я девушка скромная, провинциальная. Опять же, собака подглядывает.