Не верь, не бойся, не проси
Шрифт:
Даже от одиночества Самохин уже не страдал, жил нелюдимо, редко выходя из дому, растеряв старых друзей и не заведя новых.
Самохин перестал торопить время. Все самое важное в его судьбе уже произошло, и теперь он не ждал никаких перемен и не хотел их.
Нельзя утверждать, что Самохин совсем уж не смотрел в сторону женщин, был полностью к ним равнодушен. Например, ему нравилась соседка, живущая этажом выше, - маленькая, стройная блондинка, неуловимо напоминавшая его покойную жену Валентину, только лет на двадцать моложе.
Раз-другой в месяц пути их пересекались, она скользила золотистым
Гораздо чаще встречал Самохин ее сына - высокого, порывистого паренька, и, даже не видя, угадывал всякий раз, что это он с грохотом проносится по подъезду, перескакивая через три ступени. И если на пути ему попадался пожилой майор, паренек по-свойски улыбался, кивая:
– Здрас-сьте.
В конце весны, после короткой распутицы как-то сразу навалилась на город жара, засвистел, заметался по лабиринту улиц горячий ветер, заныло, задергалось сердце, и Самохин, заглянув в спасительную баночку с таблетками, обнаружил, что лекарство кончается. Вытряхнув на ладонь красную, как предупреждающий огонек светофора, пилюлю, он сунул ее под язык и решил завтра же отправиться на прием к врачу, чтобы не оправдываться в очередной раз перед провизором за просроченный, истертый на сгибах рецепт.
Июньским благостным утром Самохин, приодевшись в светлые брюки и новую, не ношенную почти рубашку защитного цвета, в каких щеголяли обычно снявшие погоны отставники, отправился в свою "увэдэвскую" поликлинику.
В этот ранний час улицы были светлы и пустынны. Пахло влажной пылью, прибитой брызгами поливальных машин. Смог, нависавший над транспортными магистралями во второй половине дня, рассосался за ночь, и первозданное небо ласково голубело над городом.
Самохин шел не спеша по обновленным, свежевыметенным тротуарам, щурился на румяное по-доброму солнышко и думал о том, что таких вот ясных и безмятежных минут немного выдалось в его жизни.
Самохин вошел в кабинет, бережно прикрыв за собой непорочно-белую дверь:
– Здравствуйте, доктор!
Эту докторшу, худую, уныло-длинноносую, в огромных, будто мотоциклетных очках, Самохин знал с давних пор. Снулая, равнодушная к больным, она даже нравилась этим отставному майору.
Наведя стрекозьи глаза на Самохина, докторша поинтересовалась вяло:
– На что жалуетесь?
– и, указав на стул, предложила обреченно: Присаживайтесь.
Самохин присел, вспоминая судорожно отчество врача - необычное какое-то... ч-черт!..
– Э-э... Маргарита... Авсентьевна...
– Авксентьевна, - привычно поправила докторша.
– У меня вообще-то нормально все. То есть... по-прежнему. То задавит, то кольнет... Ерунда, в общем. Мне бы лекарство - то, что в прошлый раз прописывали. Хорошо помогает. А в аптеке говорят - нужен рецепт новый.
Докторша взяла медицинскую книжку, полистала, просматривая записи:
– Вас что, не вызывали на повторное рентгенологическое обследование? Снимок не делали?
– захлопнув карточку, спросила докторша и, слепо блестя на отставного майора стеклами очков, пояснила с некоторым раздражением: - У вас в легких рентгенолог затемнение обнаружил.
Докторша начеркала что-то на четвертушке тетрадного листа:
– Вот направление на повторный снимок. Пойдете с ним в рентгенкабинет, там вам все объяснят.
– А... Рецепт? От сердца, - робко напомнил Самохин.
– Да, конечно, - она быстро рассыпала по бланку латинские закорючки. Только запомните: сердце теперь для вас не главное. Надо с легкими разобраться. Сердечная недостаточность - не самая большая проблема...
– Не-е-е, - возразил с горечью Самохин.
– Если сердечности в людях недостает - это тоже, знаете ли... злокачественно... До свидания, доктор! Или... прощайте?
– Всего доброго, - рассеянно кивнула ему Маргарита Авксентьевна и принялась что-то записывать в пухлую карточку отставного майора.
Глава 2
Ирина Сергеевна любила весенние вечера. В пыльном, продуваемом ветрами городе были они на редкость тихими и безветренными. Сиреневые сумерки накатывались исподволь с остывших окрестных степей, окутывали нежной паутинкой теней угловатые плечи многоэтажек, замирали гомон и людская суета, и окна, слепые днем, оживали, светя во мрак золотистыми огоньками, ясно обозначая, что в железобетонных громадах микрорайона за холодными плитами стен обитают все-таки люди.
Двухкомнатная квартирка Ирины Сергеевны на третьем этаже низкорослой, кирпичной кладки "хрущевки" в такую пору тоже погружалась в убаюкивающий полумрак. Не так заметна становилась убогость обстановки с шаткой, второму поколению жильцов служащей мебелью, побитыми молью коврами на стенах и полу, исчезали, сливаясь с таинственной темнотой, давно не беленные потолки и вылинявшие обои. Зато телевизионный экран загорался волшебным окошком в потусторонний, недостижимый зрителю мир, где другим, празднично-красивым, ярким и легким было все: и кипящая зеленью природа, и аквамариновые морские прибои, и чисто прибранные города, и населяющие их счастливые, не чета нашим, жители. И чудилось тогда, что нет ничего важнее секрета знойной тропиканки или перипетий судеб богатых и знаменитых героев нескончаемых сериалов.
Такое созерцательное существование нисколько не угнетало ее. Ирина Сергеевна давно оставила попытки как-то вписаться в суету нынешнего бытия, да, если признаться, то и не предпринимала их вовсе. В конце концов, она всего лишь скромная и обаятельная женщина. Не раз, переступая порог квартиры и ставя на пол в прихожей авоську, набитую всякой снедью из соседнего продмага, Ирина Сергеевна говорила в сердцах сыну Славику:
– Господи, когда ж это кончится! Таскать не перетаскать... Я же не ломовой извозчик, а женщина!
Славик подбегал, суетливо хватал авоську, волочил на кухню, виновато воспринимая упрек на свой счет, но что мог он, малыш-несмышленыш, в ту пору?
Несмотря на очевидную скудость кормежки, сын вымахал на удивление крепким и рослым. Даже беспокойство вызывало то, как неудержимо матерел парень. Ирина Сергеевна порой с ужасом смотрела на его мосластые кулаки с шершавыми мозолями на костяшках пальцев и представляла, как эти руки, такие нежные в детстве, крушат теперь дюймовые доски, разбивают в пыль тяжелые кирпичи - сын чуть ли не с первого класса записался в секцию каратэ и уже дошел до какого-то жуткого черного пояса.