Не вошедшее в сборники
Шрифт:
В конце концов капитан наш Флойд был произведен не то в генералмайоры, не то в конные командиры передового стада или вроде того. Он разъезжал на белом коне весь позорно изгаженный, в золотых листочках, куриных перышках и при шляпе как у доброго трезвенника, и по уставу ему было запрещено общаться с нами. А Вилли Роббинса сделали в нашей роте капитаном.
Но и тогда, похоже, ему еще не открылась тщета славы. Насколько я понимаю, ту войну закончил именно он. Восемнадцать наших ребят — и его друзей — отдали жизнь в битвах, которые сам же он заварил и которые мне казались совершенно без надобности. Как-то ночью он, взяв с собою двенадцать наших, перебрел ручьишко всего каких-нибудь сто девяносто ярдов шириной, да перелез гору-другую, да прокрался с милю сквозь темную
Все же эта работа принесла Вилли, что он хотел — молву. Санавгустинские «Новости», газеты Галвестона, Сент-Луиса, Нью-Йорка и Канзас-Сити вышли с его портретом и целыми колонками материала о нем. Старина Сан-Августин попросту спятил на своем «отважном сыне». Редакционная статья «Новостей» слезно умоляла правительство распустить и регулярную армию, и ополчение, и пусть его Вилли воюет дальше в одиночку. А не то — говорилось в газете — отказ должен быть расценен как прямое свидетельство, что зависть северян Югу по-прежнему неугасима.
Кабы война вскорости не окончилась, не знаю, до каких высот телячьих восторгов и золотых галунов докарабкался бы Вилли, но мир вернулся. Военные действия прекратились ровно через три дня после того, как Вилли был назначен полковником, получил заказным еще три медали и пристрелил двух испанцев, пивших в засаде лимонад.
Кончилась война, и наша рота возвратилась в Сан-Августин. Больше деваться было некуда. И что ты думаешь? Любимый город посредством печати, телеграфа, нарочного, и негра Саула, прибывшего на муле в СанАнтонио, уведомил, что в нашу честь ожидается питательное, поздравительное и очень увеселительное пиршество, какое никогда еще не сотрясало песчаных равнин во всей округе.
В нашу честь, я сказал, но на деле все предназначалось Вилли Роббинсу, по сути бывшему уже капитану и пока не вступившему в должность полковнику. Помешался, помешался на нем наш город! Сообщали, что новоорлеанский Марди-Гра померкнет перед будущим праздником как чаепитие у тетушки викария в захолустье.
В урочное время стрелки — сан-августинцы прибыли домой. Весь город был на вокзале и — хороши мятежники! — орал во здравие демократов с Рузвельтом. Два духовых оркестра, мэр, еще школьницы в белых фартучках бросали на мостовую розы Чероки и перепугали всех лошадей — ну, как гуляет город далеко от моря и вовсе без воды, у тебя, верно, есть понятие [11] .
11
В отличие от Сан-Августина, техасского города без реки, богатейший город Юга Новый Орлеан стоит на Миссисипи. Уже поэтому обещания сан-августинцев превзойти знаменитый новоорлеанский карнавал Марди-Гра, который не обходится без речного парада, оказались пустой похвальбой.
Хотели скороспелого полковника Вилли усадить в экипаж, чтобы его проводили до самых казарм именитые граждане и даже некоторые старейшины города, но он не оставил свою роту и прошел во главе ее по Сэм Хьюстон Авеню. Справа и слева с домов свешивались флаги и публика, вопили «Роббинс!» или там «Здорово, Вилли!», а мы шагали по четверо в ряд. В жизни не встречал я человека более сиятельного вида, чем был тогда Вилли. Ордена, медали и значки всех мастей покрывали защитную грудь его, и, само собой, его персона была гордостью всех и каждого.
На станции нам сказали, что будет иллюминация в здании суда в половине восьмого и в отеле «Палас» мясо с перцем по-мексикански под славословие. Мисс Дельфина Томпсон должна была читать новое стихотворение Джеймса Уайткомба Райана [12] , а констебль Хукер обещал салют из девяти орудий, следовавших из Чикаго и нарочно
После того, как на казарменном плацу наша рота рассеялась, Вилли мне говорит:
— Не пройдешься со мной в одно местечко?
12
Нет такого поэта. Бен смешивает имена двух американских поэтов (James Whitcomb Riley (1849–1916) и Abram Joseph Ryan (1836–1886)), чьими стихами интересуется ещё меньше, чем большой политикой.
— Это можно, — говорю, — только недалеко, чтобы приветственный гул доносился. Лично я, — говорю, — голоден, истомился без домашней корочки. Но пойдем.
Вилли кружил со мной окольными улочками, покуда мы не пришли к белому домику на новом участке, с газоном двадцать на тридцать футов, украшенным битым кирпичом и старой бочарной клепкой.
— Стой, кто идет?! — говорю я Вилли. — Не знаешь разве, что за землянка? Это гнездышко Джо Гренберри построил, прежде чем жениться с Майрой Элисон. Тебе к ним зачем?
Но перед Вилли уже отворили калитку. По вымощенной кирпичом дорожке он прошел к крыльцу, и я за ним. Майра сидела на веранде в качалке и шила. Ее волосы были зачесаны назад, как-то наспех, и стянуты узлом. До сих пор я не замечал, что у нее веснушки. Джо был у веранды, без пиджака, без всякого воротничка и давно небритый, он ковырял ямку среди обломков кирпича и жестянок, чтобы посадить фруктовое деревце. Он поднял голову, но ни слова не сказал, не сказала и Майра.
Вилли, конечно, щеголем глядел в форме, вся грудь утыкана медалями и сабля с золотой рукояткой. Нипочем не узнать было белобрысого олуха, которого некогда девушки дразнили и гоняли на посылках. Он всего лишь простоял там с минуту, глядя на Майру с такой особой улыбочкой, а потом произнес медленно, и вроде бы как сквозь зубы цедил:
— Не знаю, вообще. Наверное, если очень сильно постараюсь, — могу и быть.
Ничего больше не было сказано. Вилли приподнял шляпу, и мы ушли.
И почему-то, когда он вот это сказал, я вдруг вспомнил тот вечер, танцы, и как Вилли причесывался перед зеркалом, и как Майра к нам заглянула и насмехалась……
А когда вернулись на Сэм Хьюстон Авеню, Вилли сказал:
— Ладно, Бен, пока. Пойду домой, разуюсь, сосну.
— Ты чего? — говорю ему, — Что с тобой стало? Ведь целый город набился в дом суда и жаждет чествовать героя! А как же музыка, стихи, патриотическая пьянка с последующей закуской — тебя же ждут?
Вилли вздохнул.
— Знаешь, Бен, — отвечает, — проклят буду — все из головы выскочило.
Поэтому я и говорю, — заключил Бен Грейнджер, — не суди, где начало честолюбию, если не можешь наперед знать, где ему конец будет.
Нечего сказать
Перевод Ш. Резника.
Нечего сказать
«Месье репортер, уберите перо-с», Воскликнул политик, пузат, «В ответ на поставленный вами вопрос Мне нечего больше сказать», Но рта не закрыл. Уж закат наступил, Притихли петух и коза, А он приумножил ораторский пыл: «Мне нечего больше сказать.» Уж солнце погасло и чинно взошла Луна на небесную гладь, А он репортера схватил за обшлаг: «Мне нечего больше сказать.» Несчастный, лицом от усталости бел, Зевнул и зажмурил глаза. Последнее, что он расслышать успел: «Мне нечего больше сказать.»