Не все мы умрем
Шрифт:
— Я согласен. Когда поставка?
— Как вам удобно.
— Очень хорошо.
— На днях к вам придет кот Базилио с договором. — Лиса Алиса кладет трубку и тут же звонит в Ульяновск по поводу спирта: — Георгий Константинович!
— Евгения Юрьевна!
— Я присылаю курьера.
— Жду!
Что вам еще непонятно в черных дырах и искривлении пространства? А! Откуда Евгения знает, что в нефтеперегонном процессе используется серная кислота?
Учиться надо было в школе хорошо!
Именно за это ее и не любил Малиныч. За ее пятерки в школе, за неравенство интеллекта, за кота Базилио, в которого она его превратила, за курьера и за многое, многое другое.
Около двенадцати они сидели в махонькой кухоньке офиса и пили чай: Таечка с миндальным пирожным, Малиныч с карамелью, Барсуков с «таком» (худеет), а Евгения с кусочками мацы.
— Это что? — брезгливо спросил Малиныч.
— Маца.
— Ты что, еврейка, что ли?
— Владимир Дмитриевич, какое у вас смелое, оригинальное мышление, — пропела лиса Алиса. — Вы, я вижу, любите чай. Могу ли я на этом основании предположить, что вы китаец?
Барсуков захохотал:
— Малиныч, ты Библию читал?
— Я читаю жировки, — надулся Малиныч. — За квартиру платить нечем.
— Если бы ты читал Библию, — как ни в чем не бывало продолжал Барсуков, — ты бы знал, что Моисей завещал евреям не есть дрожжевого хлеба, он вреден для здоровья. И не только для еврейского. Вот она и ест мацу, понятно?
Евгения посмотрела на часы.
— Без двух минут двенадцать. У меня такое чувство, что с ним что-то произошло, — обратилась она к Барсукову.
— Сколько раз он уже подводил! — возмутился Барсуков. — Помнишь, на Киевский не явился? И теперь вот сидим и как идиоты ждем! Откуда ты ему звонила?
— Из автомата на Арбате.
В это время раздался звонок.
Трубку схватила Евгения.
— Евгению Юрьевну можно?
— Кто ее спрашивает?
— Муж.
Это было так неожиданно, что она сразу даже его не узнала, а он не узнал ее.
— Евгению Юрьевну можно? — повторил голос.
— Миша, это ты?
— Ты не можешь сейчас со мной встретиться? Я стою на бульваре против твоего офиса.
Михаил ходил по аллее Гоголевского бульвара взад-вперед, засунув руки в карманы брюк. Увидев ее, остановился. То, что он не пошел навстречу, выдавало его нервозное состояние.
— Что случилось?
— Меня отстранили от работы.
— От следствия по Мокрухтину?
— От работы вообще. И от следствия по Мокрухтину в частности.
— Причина? — Евгения потянула мужа на лавку, не сводя с него глаз.
— Сегодня ночью оперативники убили того, кто искал тайник.
— Убили? Зачем убили? Его надо было брать живым!
Михаил стал заученно повторять, видно, и повторять надоело:
— Потому что вооружен, потому что стрелял на звук голоса, потому что попал, между прочим, в Завадского, дважды ранил его, а оперативники такого профессионала не ожидали и никто не хотел умирать, вот и открыли беспорядочную стрельбу — и наповал. С Завадского взятки гладки, он в Склифе лежит, а меня вызвала Болотова и предъявила мне обвинение, что свидетель был уничтожен преднамеренно.
— Она что, совсем? — спросила Евгения.
— В этот раз была совсем. Посмотрела бы ты на нее! Только что не позеленела от злости. Да ты ее должна помнить! Однажды мы подвозили ее на Фрунзенскую набережную. Она как в «Оку» твою влезла, машина чуть не на брюхо села.
— Помню-помню, — прошептала Евгения. И про себя уже: «В «Оке» я ее толком и не разглядела. Миша усадил Болотову рядом со мной на переднее сиденье, вероятно боялся, что на заднем она просто не поместится. Я мельком глянула на нее, когда поздоровалась, — и все. Какое-то оплывшее лицо и глаза, не выражающие ничего, кроме злобы. Зато пухленькие ручки прокурорши, намертво вцепившиеся в сумку на коленях, каждый раз бросались в глаза, когда я переключала скорости… Как же, как же… Пухлая женская ручка тянется к пачке долларов в машине Мокрухтина. Вот где я ее видела, и совсем недавно — на пленочке». — У тебя раньше с ней были конфликты?
— Лично со мной — никогда. Ты же знаешь, — усмехнулся Михаил, — я — конформист. А другие ее терпеть не могут. За глаза зовут Гиеной Борисовной.
— Гиена Борисовна, — повторила Евгения. В душе у нее что-то сдвинулось. Только одного человека в своей жизни она так называла, и только одному человеку подходило прозвище данного млекопитающего из отряда хищных. Она представила себе лицо прокурорши, каким могло быть оно шестнадцать лет назад, и, еще не веря себе, Евгения спросила: — Елена Борисовна? А откуда она к вам пришла?
— Из Таганской районной прокуратуры.
«Точно, — подумала Евгения. — Это она. Но как изменилась! Какая стала квашня! Разъелась на взятки Мокрухтина».
— Я все-таки не понимаю, почему она предъявила претензии тебе, а не оперативникам?
— Все очень просто. Сначала она потребовала дело. Просмотрела и вызвала меня. И тут началось! Оказалось, я покрываю преступника.
— Какого преступника? — перебила Евгения.
— Завьялову Зинаиду Ивановну. Теперь она убийца.
— Они ее взяли?
Михаил взглянул на часы:
— Наверно, уже взяли.
— И где она?
— Скорее всего, в изоляторе временного содержания.
— Но какая связь между тем, кто искал тайник, и Зинаидой Ивановной?
— Болотова связь нашла: его наняла Завьялова. И если учесть, что убийцу Мокрухтина я не арестовал, а мужчину застрелили, то просматривается некая закономерность. Доказать, что я взяточник, Болотова вряд ли сможет, но из прокуратуры меня попрут.
— А кто этот мужчина, которого оперативники убили?