Не все трупы неподвижны

Ушаков Борис

Во время ужина нас с Пападопулосовым обслуживает Луиза. Она бесшумно двигается по столовой, как молчаливый призрак пожилой зубастой женщины. Кассандра занята на кухне и к нам не выходит. Но, по крайней мере, я вижу в проём двери, что с её независимо задранным носиком всё в порядке.

Поужинав, я поднимаю себя в номер, внимательно осматривая скрипучие ступени. Нудный никчёмный день позади. Осталось пережить пятницу и: «Здравствуй, Марина! Прощай, Лурд!» Послезавтра я уеду, а как же Изабель в образе Кассандры? Как быть с убийцей Гутентага? Я должен оставить их один на один? Так ведь заранее известно, чем кончится этот поединок. Слишком неравные весовые категории. В одном углу ринга маленькая

девчушка с тонкой шейкой, в другом — злобный монстр. Тут никакие хитрость и изворотливость не помогут Изабель выйти живой из страшной игры с чудовищем. Я это знаю точно. Не понимаю, почему она так держится за «Галльский петух». В её наивное объяснение я не верю.

Лежу в постели, натянув одеяло до самого носа. За окном ветер шумит буками. На сердце давит тревога. Я не знаю, что мне делать. Чего я жду в этом проклятом отеле? Марину? И что я могу? Не соваться в чужие дела? Машинально постукиваю пальцами по одеялу. На моём тайном языке это означает: «Ничего, я что-нибудь придумаю».

Мадам пятница оказывается не столь скучной особой, как мсье четверг. Правда, сначала опять бесцветный завтрак с печальным болгарским бухгалтером. Потом изнурительный поход в санктуарий в обществе пустой канистры и ненастоящей Кассандры. Вернувшись в «Галльский петух», я узнаю, что Пападопулосов уехал. Интересно, вымолил он у Богородицы обратно свою сбежавшую жену или нет?

Обедаю я в полном одиночестве. Все жильцы разъехались, и в столовой стоит тишина, нарушаемая лишь звяканьем моей посуды. Зато время до ужина я провожу с гораздо большей пользой, чем в четверг. Я же вчера обещал себе что-нибудь придумать. И вот: мужик сказал — мужик сделал.

Когда вечером я вхожу в столовую, меня приветствует по-немецки невысокий, полный, лопоухий мужчина в очках с тонкой металлической оправой:

— Халло! Меня зовут Маркус Тотлебен. Я только что приехал.

— Халло! Я — Вадим Росс. Живу здесь вторую неделю.

Усаживаю себя за стол, исподтишка рассматриваю мерзавца — так своего папочку называла Изабель. Кстати, девочки-эльфа не видно. На кухне возится одна хмурая Луиза. Маркус одет в респектабельный светло-коричневый костюм. У него спокойное одутловатое лицо с тонкими злыми губами и колючими, как кактус, глазками. Редкие седые волосы зачёсаны назад. В мерзавце чувствуется скрытая жестокость и совершенно ничего нет от доброго дяденьки-эльфа. Фу быть таким! А может, я это придумываю после рассказа Изабель?

Не спеша выпиваю аперитив, затем съедаю порцию супа и перехожу к тушёному мясу с овощами. Маркус тоже с аппетитом ужинает. Он не обращает на меня внимания, но я чувствую на себе его любопытный взгляд, когда смотрю в свою тарелку. Закончив есть, Маркус по-французски просит Луизу подать ему чай с лимоном. Я, следуя заветам мамы Буэно, завершаю ужин рюмкой бренди и прощаюсь с мерзавцем:

— Чюсс!

— Чюсс, герр Росс!

Скриплю ступенями на второй этаж, решая по дороге вопрос: а не подняться ли мне на Олимп к Изабель. Наверное, она сейчас поёт колыбельную деткам Стичи и будет мне рада. Впрочем, я быстро нахожу мудрое решение: отказываюсь от неуместной идеи. Благоразумно отправляю себя в свою комнату. Забаррикадировав дверь, устраиваю своё потрёпанное тело в холодной постели. Настроение ниже плинтуса. В голову лезут дурацкие мысли о смысле жизни. Зачем живу я, например? Чего в состоянии достичь малоизвестный писатель? Жизни-то ведь осталось совсем чуть-чуть. Скоро уже к земле привыкать. Хотя, наверное, кое-что хорошее может ждать писателя даже за гробом. Ты покоишься в безжизненной серой Нави, а в красочной Яви присутствует постоянно заваленная свежими цветами могила с твоим бронзовым памятником. К нему никак не зарастает народная тропа. Вокруг памятника днём и ночью отираются

толпы поклонников твоего таланта, цитирующие наизусть лучшие места из твоих книг. Твоей бессмертной душе добавляют бальзама ежегодные фестивали, посвящённые твоему творчеству и престижная литературная премия имени тебя. К этому успеху ещё неплохо подошли бы улицы, площади, мосты и железнодорожные вокзалы в основных мировых столицах, названные твоим скромным именем. Да, это, пожалуй, тот максимум, который можно выжать из собственной смерти.

Сладкие грёзы убаюкивают меня лучше снотворного. Уже засыпая, слышу глухую ругань. Крики едва слышно доносятся снизу, и толком ничего разобрать нельзя. Вроде бы Камбрэ крепко скандалят. Любопытно, чего это они так разошлись?

Глава 18

Последнее моё субботнее утро в Лурде не доставляет никакого удовольствия. Сыро и пасмурно. Тусклое солнце равнодушно взирает с бесцветного неба на сонное человечество. Пронизывающий ветер гонит в Испанию низкие мрачные тучи. Ветер подталкивает меня в спину и злобно шипит в уши: «Вали-ка ты отсюда поскорее, добрый человек».

На этот раз я шагаю в санктуарий с канистрой, но без девочки-эльфа. Кассандра, то есть Изабель, сказалась больной и со вчерашнего вечера не выходит из своей комнаты. Перетащила туда весь Стичин выводок и сидит закрывшись. Я попросил её никому не открывать и ни с кем не разговаривать, пока я не вернусь. Зубастая Луиза тоже хворает. По крайней мере, так нам с Маркусом звучно объявил в столовой Франсуа. Пришлось обслуживать себя самим. Как там в Библии? «В поте лица твоего будешь есть хлеб». Ничего страшного. С багетами, круассанами, вареньем и кофе справится любой мерзавец. Масло в холодильнике кончилось. Мы заменили его маргарином. Кстати, я убедился, что маргарин — это точно не масло, когда мой кусок багета, намазанный маргарином, упал на пол намазанной стороной вверх. Ладно, бог с ним, с завтраком. Сейчас-то я бреду по проспекту Маршала Фоша и делаю фотографии. Я же обещал Марине.

Добираюсь до большого рынка. Странно, но раньше здесь всегда было пусто. Впрочем, понятно — этот рынок работает только по субботам, а в прошлую субботу я болел и не покидал «Галльского петуха». Из любопытства провожу себя вдоль ближайших рядов: в продаже тепличные ягоды, мёд, апельсиновое варенье.

От осмотра достижений местных садоводов меня бесцеремонно отвлекает мобильник. Это Харун.

— Халло!

— Халло, уважаемый герр Росс! Есть новости.

— Слушаю тебя внимательно.

— Сначала о Маркусе Тотлебене. Пятьдесят восемь лет, вдовец, детский врач. Был женат на некой Бланш Лефранс. Жена умерла четырнадцать лет назад в возрасте тридцати восьми лет. Дочь зовут Изабель. Сразу же после смерти матери девочка сбежала из дома.

— Это всё?

— Нет. Теперь самое интересное. Я нашёл сообщение десятилетней давности о похоронах Изабель Тотлебен из Пирмазенса! Читаю: «Семья Тотлебен с глубоким прискорбием извещает о смерти Изабель Тотлебен, скончавшейся в прошлый понедельник, в возрасте восемнадцати лет. Похороны состоятся в Страсбурге, в четверг, в десять тридцать утра». Далее следует название кладбища и реклама бюро ритуальных услуг.

— Странно. Нашей Изабель десять лет назад было только восемь. И при чём здесь Страсбург?

— Может быть, это другая Изабель?

— Маловероятно, чтобы в Пирмазенсе одновременно жили две Изабель Тотлебен. Загадал ты мне загадку. А куда было подано это объявление?

— В местную пирмазенскую газету.

— А в прессе Страсбурга что-нибудь есть?

— Мимо. Никаких некрологов. Я проверил.

Вздыхаю. У Кассандры, то есть Изабель, опять концы с концами не сходятся.

— О’кей. Продолжай поиски.