Не взывай к справедливости Господа
Шрифт:
Незаметно они снова вышли к реке, опустились по бетонной лестнице вниз и сели у самой воды на большой округлый камень, ещё не остывший от дневного зноя.
Берег реки в районе города с недавнего времени засеяли газонной травой, которая теперь превратилась в мягкий зелёный подшерсток, скрывший былую неприглядность спуска к илистому берегу, заросшему остролистой кугой и рогозником.
Эту часть реки городские власти чистили неоднократно, но технология очистки так хитро была разработана, что все отпущенные деньги уходили в песок, который должен быть уже золотым, а куга всё так же прёт, как на чернозёме.
Теперь,
Охорашивая набережную, главному архитектору пришло в голову, что настало время разбрасывать камни.
Мысль оказалась настолько удачной, что спуск с подшерстком стал похож на живописный кусочек альпийского луга. Крупные камни, чаще причудливой формы, привезённые сюда из песочного карьера, создавали видимость природного ландшафта после ледникового периода.
По вечерам теперь здесь стало хорошо и уютно.
Мысли Кирилла, как мошкара возле фонаря, вились всё на одном месте. Водка, плотный ужин и тепло женского бедра будили фантазии, которые никак не назовёшь приличными.
Если бы эти мысли действительно превратились в назойливую мошкару, то все подростки, снующие мимо туда-сюда, свернули бы себе шеи, вглядываясь в их очертания.
Но Назаров не торопил события, помня, что подготовка важнее самого результата.
Он огляделся вокруг, подростки куда-то исчезли, растворились в темноте, и только там, где маленькая плакучая ива до земли опустила свой подол, защищая от нескромного глаза влюблённую парочку, которая самозабвенно занималась вечной игрой природы.
Жаркие всхлипы говорили, – что было поставлено на кон.
– И жить торопятся, и чувствовать спешат! – чтобы не спугнуть решительную парочку, прошептал на ухо своей подруге Кирилл, заметив, что она напряжённо туда же всматривается.
– Мы тоже были молодыми! – Она сладко потянулась всем телом, показывая спутнику, что надо что-то предпринимать в их дальнейших отношениях.
– Галя, друг любезный, я, хоть и нахал, но не настолько, чтобы этой танцующей парочке помешать исполнять ламбаду. Уйдём отсюда на цыпочках, не будем смущать молодёжь своим назойливым присутствием. Живите юные, и здоровейте телом! – Назаров взял Галину за руку и, пригибаясь, нарочито медленно ступая по траве, потянул партнёршу вверх по склону, минуя освещённую жёлтыми огнями широкую лестницу.
Наверху, в городе, шла ночная жизнь.
Старый, ещё советских времён кабак, ярко светил окнами, собирая со всей округи ночных бабочек, которые торкались в стёкла с маниакальной настойчивостью, ломали крылья и, сухо шелестя, осыпались на землю.
В глубине аллеи, сбоку от ресторана притаился табунок машин, преимущественно иномарок, где водители-лакеи в ожидании своих хозяев предавались блаженной дремоте за тёмными тонированными стёклами.
Только нет-нет да и метнётся чей-то красный уголёк сигареты. Кому-то не дремлется.
– Зайдём? – остановился Кирилл.
– Ну, что ты! Я – в постельку и баиньки! Передача «Спокойной ночи малыши» давно кончилась. Мне пора, а то мамка заругает! Проводишь? – Галина посмотрела на спутника с надеждой, что он сделает ей совсем другое предложение.
Действительно, не вести же его к своей хозяйке, бабушке Дуне, где она уже несколько лет снимает квартиру. В каком качестве она
– Галочка, для меня край света за первым углом! Куда-то ехать, идти… Айда лучше ко мне! Коньяк – он приподнял сумку над головой, – требует к себе должного отношения. Не обижай ночь, Галя! «Словно бархат темна, для влюблённых она, как в обычай!» – дурашливо пропел он ей на ухо обрывок какой-то запавшей в голову песни.
– Ну, если для влюблённых, то я согласна. Возьми меня под венец! – Она капризно топнула каблучком, за что тут же получила короткий поцелуй в шею, резкий, как укол. Лицо сразу же залило кипятком от сладостного предчувствия знакомого праздника со взаимной вседозволенностью. Она снова почувствовала себя озорной студенткой приглашённой сокурсником на ночь в пустующую комнату общежития.
В былые времена на бедность Назаров никогда не жаловался. О богатых тогда знали только понаслышке – расхитители социалистической собственности!
Чиновники знали своё место. И свой карман с государственным не путали под страхом возмездия карающих органов. Вся страна, за небольшим исключением, хлебала одни и те же щи. Выбери любой город, зайди в любую квартиру и там – всё то же самое, что и у тебя. Денег хватало, если сильно не запивать, до следующей получки, которая гарантирована, что бы ни случилось. Получи своё – и снова живи, не кашляй!
И-ех! «Глаза наши – ямы, руцы наши – грабли. Что глаза увидят, то руцы загребают…» Видите ли – не нравиться одежда от масспошива: костюм из шивьёта, ботинки фабрики «Скороход» байкой внутрь, пусть не модные, но из натуральной кожи и подошва спиртовая, зимой – шапка-ушанка из крашеного кролика, демисезонное пальто из драпа – век носить можно!
Чего ж ещё надо? Мебель под одну гребёнку – это, чтобы не завидовали друг другу. Квартиры – сплошь малогабаритки совмещённые, чтобы локоть товарища чувствовать – коллективизм. Дома-пятиэтажки – это вам не хата с краю. Все друг друга знают. На одной лестничной площадке рядом квартиры: и директора завода беременного задачами очередного пленума КПСС, и слесаря-сантехника, нагруженного инструментом и лишними деталями – разводные ключи, зубила и шаберы, – жену, что ль шабрить?..
Советская власть делала всё, чтобы не было богатых. Теперь же – всё наоборот! Грабьте государство, кто поближе к народной собственности! Глотайте, сколько проглотите – клич дурака-президента!
Правда, призыв к обогащению был объявлен таким образом, что народ его и не услышал, или им не дали услышать.
Но более расторопные, бессовестные и жадные схватили – как раз!
Стали лихорадочно отстраиваться, переводя деньги и недвижимость на тёщу или убогую соседку.
Стала модной дворцовая архитектура. В клозетах плазменные телевизоры, японская сантехника с анализаторами отходов. Кругом финская мебель, немецкие светильники, любовь по-французски. Только навоз для удобрения английских газонов русский.