Неаполь чудный мой
Шрифт:
В ночное кафе на острове наши родители (в том числе и мои) приходили потанцевать. Сейчас, летом, здесь едят пиццу, наслаждаясь вечерней прохладой, пьют зеленовато-голубые коктейли, приезжают подышать свежим воздухом на этот островок, словно якорем прикрепленный мостками к берегу, отдохнуть от городской сутолоки, спрятаться от нее под защиту горы и черного ночного моря. Подобно всем красивым и забытым местам, этот остров не стареет, потому что уже родился древним.
Антимо Эспозито, первый владелец, вернулся из Соединенных Штатов после войны и купил гору с островом в состоянии, не имеющем ничего общего с нынешним: здесь прежде был торпедный завод, который разбомбили немцы, и до сих пор можно видеть остатки станкового пулемета. Мне всегда казалось странным купаться и загорать в бывшей зоне
Попадая на Сан-Мартино, я, помнится, чувствовала себя словно на парящем в воздухе острове из знаменитых комиксов Готтфредсона 1937 года “Микки-Маус на небесном острове”: там остров с прекрасным садом и красивым домом, где жил профессор Энигм, угощавший своих гостей шампанским из хрустальных бокалов, в действительности оказался атомной лабораторией.
Короткий туннель, идущий через остров, тоже связан с войной.
В “Снах” Акиры Куросавы солдат слышит в заброшенном туннеле звук шагов, но людей нет: ведь он единственный выжил из целого взвода, который теперь явился навестить его.
Вот так туннели, хранящие в себе зимнюю прохладу, хранят и взрывающий тишину звук шагов наших ног, обутых в сандалии, шлепанцы, пляжные тапочки.
Кто знает, обращают ли внимание на потрясающую красоту этого места пузатые, потные неаполитанцы в наушниках, читающие “Спортивную газету”, или жеманные девицы в бикини и их мускулистые придурковатые хахали, или мальчишки с волчьими лицами и бегающими глазками, чьи плавки велики им и в ширину, и в длину.
А потом наступает ночь, с моря приходит ветер, и город исчезает, остаются только столики и лица ребят из компании, собравшейся за одним из них, женщины в легких голубых платьях, с блестящими сумочками, в косынках, чьи губы накрашены блеском, с ровным загаром, полученным зимой в соляриях, в городе. Еще остается какая-нибудь толстая мамаша из местных, нервно толкающая туда-сюда коляску со своим спящим чадом. Лица не меняются, меняются только прически и краска для волос, – и в этих лицах заметны черты сходства с лицами тех, кто приезжал сюда тридцать лет назад – родителей этих молодых людей, поедающих пиццу. Геометрические узоры, стразы, клеш, голос Пеппино ди Капри.
На обложке двойного компакт-диска “Туристико”, выпущенного клубом “Лидо Туристико”, красуется бурбонский герб, а про само заведение сказано: “A volcanic blend of funky magma, neo soul, laid back grooves and more” [40] .
Уж конечно, место, куда я пришла сегодня утром, совсем не похоже на одну из множества неаполитанских пляжных забегаловок: здесь все продумано таким образом, чтобы посетители приятно провели время в благодатной праздности – то, что по-английски характеризуется словом lounge, которое фигурирует и в названии представления, запланированного на вечер, – “Lounge Art” [41] .
Однако по прибытии на меня нахлынули воспоминания о Лидо – об утреннем Лидо, где отдыхают семьи с детьми, а мы с сестрой купаемся и злимся, что из-за волнорезов здесь везде мелко, и перед глазами встают ясные очертания Прочиды и Искьи, очертания мыса Мизено, словно на открытке.
Сегодня здесь больше не осталось навесов, как в Римини, вместо них стоят зонты из дерева и меди, в тихоокеанском стиле, а в баре “Гавана” – качели и экзотические росписи с жасминами и папайей. С наступлением темноты в этом огороженном пространстве на берегу моря появляются столики, зажигаются огни, жарят на решетке рыбу и пьют вино, подают кус-кус, пахнет корицей и благовониями, которые курятся потихоньку, и потихоньку играет музыка, чтобы не мешать разговорам людей, расположившихся на подушках.
Правда, по утрам, если хорошенько присмотреться, в Лидо еще можно найти следы моих детских воспоминаний: что-то такое в лицах посетителей – группы стариков (“Мы с Виллы Каприччо, из Дома престарелых в Каподимонте”, “Мы старые, но в нас сильно желание жить!”), мускулистых красоток, которые ощущают себя бразильянками, мальчишек с гелем на волосах, семейств с детьми. На пути продавца кокосов, парео, бус и солнечных очков встретилось непреодолимое препятствие – целый ряд песчаных замков, сооруженных из одинаковых готовых элементов при помощи ведерок, точно таких же, как те, что мы строили в детстве. Дальше шумит девичник: веселые ведьмы с фаллосами из картона бормочут вслед Антонио, фотографу, с которым я приехала:
– Раньше надо было нас фотографировать, а теперь вы и представить себе не можете, чего мы только ни повидали… – и хохочут.
Маленькая и очень шустрая массажистка-азиатка обходит пляж, разминая спины.
Встретив несколько недель назад в Вомеро Марко Дзедзу, фотографа и художника (его работы висят в метро, на линии 1, на станции “Рионе-Альто”), я не знала, что окажусь на его представлении и буду о нем писать. В общем, это ему мы обязаны тем, что под конец дня тащимся в Лидо в пробке, от Арко-Феличе до Баколи, а там нас ждет вечер искусства, организованный Сирио, а по паспорту – Сирио Скьяно Ло Морьелло. В десять часов вечера действо еще не началось; мы здороваемся, делаем несколько снимков, столики, освещенные свечками, на пляже и на террасе, постепенно погружаются во мрак. Людей пока мало, так что мы останавливаемся поболтать с Сирио, который объясняет мне за пиццей, что в Академии изящных искусств дела кипят, что существует группа, возникшая в результате весьма любопытного творческого союза (кафедры живописи и кафедры анатомии). Эта группа создает проекты и называется “Четвертая живопись”, а другая группа, именующая себя Эск, занимается реализацией этих проектов.
Представление завершится вечеринкой, в ходе которой публика вместе с артистами построит на пляже из песка вал длиной девять метров. Он говорит об эффектной фотографии с изображением огромного красного вала на фоне черно-белого мыса Мизено.
– Этого не может быть, я не верю, но буду участвовать…
Пока мы болтаем, вокруг намечается некоторое оживление: появляются компании из Академии, бывшие студенты, друзья, просто любопытствующие.
– Когда художник выставляет свои работы не в галерее, а выносит их на суд пляжной публики, он должен раскрываться полностью, и это риск… Кроме того, ему приходится преодолевать нерешительность и робость…
И вот мы спускаемся к морю. Организованное Марко представление называется “Зимнее море”. Он сидит на маленьком помосте, сколоченном из досок, похожий на Будду, вокруг него – дневники, которых он так и не откроет, рядом стоит бутылка минеральной воды, в руке – микрофон. На помосте словосочетание “Зимнее море” выведено крупным детским почерком, а рядом приписка: “Речь о страдании”. Пространство сцены ограничено двумя светильниками. За спиной у Марко натянут холст, похожий на тряпку, на нем при помощи проектора показывают его фотографии. Идея проста: устроить небольшую конференцию на тему страдания, у моря, ночью.
– Конечно, вы спрашиваете себя, почему это я решил поговорить с вами о страдании на пляже… – начинает Марко, и зрители улыбаются. Потом, по мере того как он говорит, подыскивая слова, делая паузы, в неоновом свете, заливающем маленькую сцену и создающем эффект отстраненности, черное море делает нас внимательнее, заставляет умолкнуть.
– Есть Понт, море, которое заглатывает и рождает чудовищ, и Океан – море, дающее жизнь, – говорит Марко.
А волны разбиваются о берег, превращаясь в белые полосы, и луч маяка отражается от черной воды. На экране продолжают сменяться черно-белые фотографии, а Марко тем временем оканчивает свое короткое выступление, берет надувной матрас, весло и фонарь и направляется к берегу – а потом уплывает в черное море Милисколы. Нам видно лишь, как удаляется огонек, как Марко сражается с маленькими ночными волнами, а потом добирается до утеса, поднимается туда и машет фонариком. Затем он снова спускается в море и возвращается на берег. Это путешествие длится долго и вызывает в душе ощущение пронзительного одиночества, опасности и страдания – более сильное, чем вся его предыдущая речь. В общем, публика, собравшаяся на пляже, тронута. Некоторые беспокоятся о здоровье художника, который плывет там во мраке на каком-то жалком надувном матрасе, но друзья говорят в ответ: