Неаполь чудный мой
Шрифт:
Здесь же, среди шампанского, устриц, морских гребешков и цикад, угрей и анчоусов, продается оптом детское белье. Детей множество: годовалых, двухлетних, трехлетних, заделанных в видах борьбы с демографическим кризисом в Италии; это братья и сестры светловолосой девочки со скучающим видом, которая привычными движениями выуживает угрей из чана, а разверстая пасть рынка тем временем заглатывает людей – небольшими группами, гроздьями, целыми кучами.
Еще здесь есть прилавки с требухой и внутренностями, целое огромное легкое выставлено на всеобщее обозрение, прежде чем его нарежут на кусочки, а груда лимонов дожидается, покуда их выжмут на сырое или приготовленное мясо. Где дует ветер, там голоса звучат тише и косо раскачиваются
Сюда частенько, особенно в период выборов, заглядывают известные политики и публичные персоны: рынок предусматривает рекламу, на него приходят охотиться за истинно неаполитанским типажом, за подлинным городским колоритом. Продавцы, улыбающиеся клиентам и прямо-таки танцующие за своими прилавками, скорбные лица тех, кто покупает “маленький пучочек ровно для супа”, то есть половинку, – или даже “сенгу”, то есть полосочку, – морковки, пучочек фенхеля, один сельдерей, одну луковицу, четверть тыквы и маленькую чашечку оливок. Тут полно воров, и бдительные продавцы ставят тележки так, чтобы предотвратить покушения на свой товар.
Раньше сюда приходили, чтобы благословить животных, а свиной жир использовался для лечения болезней кожи. А сегодня – вон там с балконов снимают белье, а там неровные края домов из туфа и кусочек неба. А рядом стоит чан с плавающими в темной воде перцами для рождественского салата. Здесь обитают наследники семей, державших эти лавки во времена Гарибальди. Эта водяная улица Неаполя по-прежнему живет своей жизнью, подобно меленькой речке, продолжающей струиться там, где недавно спилили лес.
Там, где течет вода, течет также и время.
Часы, служащие для его измерения, могут быть подделками или хорошими имитациями, как, например, “Иль Темпо”. А где есть часы и вода, там есть и зеркала, и стекла – в общем, очки. Их тоже можно купить – хорошие или второсортные.
В переулках возле улицы Дукеска, на улице Маддалены, на улице Фаццини и на петле, которую образует улица Санта-Кандида вокруг старинной церкви Сан-Пьетро-ад-Арам, продают очки, часы и многое другое. Сюда входишь с опаской, как будто ждешь, что тебя надуют, обкрадут, тщательно осматриваешь коробочку: действительно ли покупка на месте. Из-за дождей вода ручьями течет вокруг скамеек, тут настоящее болото, оно встречает людей прямо у станции, и дальше они плывут к корсо Умберто, к университету. Между Борго-Орефичи, старинным кварталом ювелиров, над которым возвышается огромное распятие, и Дукеской ежедневно несется поток людей, приезжающих из провинции на работу в центр города. Вокруг в основном арабские и африканские рестораны, рынки, где торгуют марокканцы, славяне, азиаты. Здесь отличный многонациональный рынок, функционирующий с разрешения местных властей.
На улице Маддалены один из китайских магазинов, белый, аккуратный, с четырьмя витринами, где ряды продуктов расположены по строгой системе, являет собой яркий контраст с неопрятным видом лотков.
В ларьках Дукески товар почти никогда не выкладывается на витрину, возможно, из опасения, что его унесет вода. За туфлями лежат светильники, за светильниками – абажуры и весы, еще дальше – радиоприемники и фотоаппараты.
В передвижной палатке с громадным красным спрутом, потеющим за стеклом в обществе двух белоснежных чашек с капучино и огромной дымящейся кастрюли, продают редкий ныне бульон из осьминога. Об этом извещают ядовито-красные буквы на фоне лазурного моря. Несколько человек стоят поблизости, разговаривают, но спокойно, без ажиотажа. Легким движением руки из кармана вынимаются банкноты в пятьдесят евро и передаются соседу. Сколько ни приближайся к этой группе – оказаться рядом с ними невозможно. Существует какая-то незримая естественная преграда. Деньги, торопливые рукопожатия, никакой театральности – вовсе не так, как вокруг палатки, где играют в “три карты” у проспекта Новара: там
В центре группы газует и буксует мотоцикл, но не двигается с места.
А на задах церкви Сан-Пьетро-ад-Арам, там, где серая муть непогожего дня несколько компенсируется цветными пятнами тканей, античные лица стариков гармонируют с узорчатыми капителями желто-белых пилястр церковной абсиды. Здесь продаются очки, в огромном количестве и самые разные – очки в металлических футлярах в виде авторучки, узкие очки для дальнозорких в изящных оправах из цветного пластика, толстые линзы в металлических оправах. А вот преображающие пространство линзы из “Плача щегла” Анны Марии Ортезе, линзы герцога-алхимика, превращающие далекое в близкое. Вероятно, именно такие использовал Атанасиус Кирхер для своего проектора, благодаря которому блохи казались огромными, как динозавры. На аптеке, расположенной напротив, вывеска по-немецки “Apotheke”, и на безупречно чистом прилавке выставлены очки для итальянцев и для иностранцев. Но только здесь, на столиках, на время явившихся на свет из узкого чрева черных домов, из подъездов, двери которых закрываются с трудом, из магазинов, чьи витрины завалены беспорядочными грудами товаров, можно обнаружить очки для глаз Неаполя.
В аномальном теле города глазные яблоки находятся в животе – гроздья глаз в стилистике Бунюэля.
Зрение продается, и время тоже – часы Картье, часы Булова, японские часы, браслеты из симилора, запасные ремешки из кожи, картона, пластика, раскрашенные, с дизайнерским рисунком, прессованные.
За церковью – праздничный вихрь: изображения Папы Пия в стиле поп-арт, на панно из жидких кристаллов цвета морской волны, образующих светящиеся водовороты вокруг лица святого, а также резиновые тираннозавры и велоцирапторы, кожаные пиджаки и “добротные” пальто по смешным ценам, лампы, отвертки, клещи и пинцеты.
Еще здесь процветают продавцы грыжевых бандажей – ввиду близости больницы Аннунциаты и, чуть дальше, старой поликлиники. Их блестящие латунные таблички контрастируют с печальной разрухой и внешним запустением зала Бинго, облюбованного мафией и занимающего одну из сторон Дукески.
Очень может быть, что в этом внутреннем порту города, огромном складе старых и новых вещей, полезных и бесполезных, обнаружится и лавка торговца костями вроде того, что изображен у Диккенса в “Нашем общем друге”, – склад запчастей тела Неаполя: костылей, протезов, инвалидных кресел…
Наконец, вода присутствует и в топонимах нашего морского города. Название порта Беверелло, откуда отходят корабли на Сицилию, катера до островов и большие круизные лайнеры, происходит от латинского bibirellum [48] – из-за воды, струившейся с холма в залив. По Кавоне [49] , дороге, соединяющей улицу Сальватора Розы с площадью Данте, крутой, клинообразной, действительно когда-то стремился вниз поток.
В Лавинайо, районе, пользующемся дурной славой, прежде было место сбора дождевой воды (‘e llave [50] ). Улица Медзоканноне на первый взгляд не связана с водой, но на деле название ее происходит от арагонского фонтана: слово “cannone” означало трубку, по которой подавалась вода.
Улицы, где чесали шерсть, улицы шелка и шелковичных червей, средневековые улицы ткачей – там везде тоже текла вода, в которой стирали ткани. Узкие закоулки, куда сливали нечистоты и выкидывали мусор, а иной раз просто объедки (переулок Тоццоле назван так от слова tozzi – куски черствого хлеба, которые сюда выбрасывали), омывались дождевой водой или той, что выплескивали из ведер. А отголоски слова “море” и наименований его многочисленных обитателей сохранились в названиях других улиц, например переулок Тофа означает “переулок дырявой раковины”. И этот список можно продолжить.