Шрифт:
Путешествие начинается
Путешествие начинается, когда ожидание выезда щекочет затылок. Когда прикидываешь, что возьмёшь с собой. Когда появляется летучесть в ногах.
Я просыпаюсь. Рыжая снежная буря глотает мир. Синеватые клочья неба пропадают и вспыхивают. Гигантское облачное тело проползает над городом и с ласковым звериным любопытством заглядывает вниз. Рыжий мрак фонарей танцует со снегом, с голыми деревцами, с ошарашенными автобусами. Вот в небе прорывается чистая полоса. Разлепляет глаза солнце у горизонта. Отчаянное… Ничего-то
Начало путешествия прячется в сладковатом и будоражащем, электрически-колком “пред” в слове “предвосхищение”.
Я в родном городе.
Вот бы тебе его показать.
.
У меня есть летопись. Коллекция – по дням – засушенных лоскутов неба. Сколько ни живу свете, вспоминаю каждый день заново и заново поражаюсь: какое же небо красивое. Я чувствую, как его красота связывает нас всех. Даже тех, кому друг до друга вроде бы нет дела.
Знаешь, а я умею маячить ладонями. Этакая морзянка. Вот сейчас я уеду далеко-далеко и буду с тобой ладонями разворачивать. Как здорово, что жизнь подарила умение зажигать руки. Подарила потребность дарить.
16.01.2024
Поезд стоит минут пять. Заметённый, забытый, уснувший кусочек мира. Мрак колется сухостоем. Он бесфактурный, чёрный, почти ничто. Горизонт – чиркнули фонарями над автострадой.
Из окна вагона – деревья. Я не вижу их лица. Вижу только силуэты, тонкие, перепуганные, ёжащиеся под снегопадом. Они врастают в сугробы, вывернутые темнотой наизнанку. А за кружевом этих ветвеплетущихся силуэтов течёт промёрзло-тоскливая ледяная марля. Кое-где её рыжим обольёт фонарь.
Дома тоже ёжатся. Насупливают крылья крыш. Тёмноокие. Темнооконные. Ветер, ошалевший от холода, босоногий, пытается по крышам до небес разбежаться – но только вспахивает молодые сугробы, занавесями распыляет их вниз. Мне хорошо вместе с янтарно-синей тишиной этих мест.
Поезд трогается, погромыхивая. Мир, выформовываясь из ночного неба, проносится в окне, как наспех придуманный сон. Рыжие глаз леса подмигивает темноте.
Знаешь, я вроде куда-то откуда-то еду, а дом у меня везде. Даже в самом сердце самого холодного сугроба на самой заброшенной в мире железнодорожной станции.
17.01.2024
Утро с трудом просыпается. Чернота. Кое-где её прорывает маленький ветерок-дух – он сам по себе невидимый, но весь извалялся в снегу, и теперь его можно обнаружить.
Деревенька расстелилась огнями. Я не знаю её по имени, но узнаю. Каждый раз, когда поезд здесь проезжает, мне тепло смотреть на её бесстрашные окошки среди пустоты.
Вокзал. Снег тут – главный встречающий, страшный любитель вальса. Проводники курят перед вагонами. На равном расстоянии друг от друга, в одинаковой форме, одинаково сложа вспыхнувшие алым руки – похожи на ожившие тотемные столбы. Они комично-загадочны. Они осознают сказочное таинство своего проводничества.
И небо синеет от их загоревшихся рук. Глядит на нас, непутёвых. На меня, на мою сонную маму и бессонную мышь. И – как в первый раз – проспект-арка-двор. Господи. Такие же, как до моего отъезда.
.
Ритмы подоконника. Кактус-свечка-кактус-свечка-кактус. Загинантус! Не знаю, как на самом деле это растение называется, но зовут его Загинантус. Иногда мама вспоминает, его надо поливать.
.
По снегу цвета слоновой кости чёрнопуховичные люди куда-то идут.
И как будто они не настоящие. Как будто кто-то придумал про них историю и нарисовал. Чёрной гелевой ручкой. По бумаге цвета слоновой кости.
.
Колокольня в Кремле. Помню, как поднимали часы и купол.
Знала бы, как пользоваться своей летучестью, в один прыжок оказалась бы на парапете около её шпиля. Мы как раз на одинаковой высоте.
.
Небо прорывает облака солнечным глазом. Мне чудится, словно родной город был разрушен и вырос назад – сам, из земли. Путешествие допускает такие события, которые все отчего-то условились считать невозможными. Мир течёт пластилином, разогретым в руках.
А я – бродяжка, озирающаяся с изумлением новорожденного. Крошечная искрящаяся точка, любопытная, звенящая, с собственной окраской.
.
Москва – дома-граффити-трубы-храмы. Меня как будто везут в детство. Тогда дорога в Москву становится почти чудом.
.
Окидывая взглядом многоглазые новостройки, смотри в одно какое-то окно. Увидь душу окна. Увидь душу человека, живущего за ним. Тогда эта исполинская кирпичная ракушка перестанет пугать.
А дорога ныряет в низкий пролесок. Бедненький, худосочный, неприкаянный. Почти двуцветный. Долго сюда не вернутся лешие и их друзья. А вот Солнце сюда преданно возвращается, и в деревцах зажигается слабая, всепобеждающая улыбка.
.
Знаете, все мы немножко лошади… Ведь только лошади летают вдохновенно.
.
Скоро небо
возьмёт меня на руки -
и подбросит.
Скоро
нить
между мной и местом, где я родилась,
натянется тонко-тонко -
далеко поскольку -
и от страшного натяжения зазвучит.
Перелёт туда
Ждём взлёта. Темнота самолётного врутреннего пространства – уже выключили всё освещение. Теперь только гул.
Говорят, с любимыми всегда прощаются на хорошей ноте. Чтобы, если вы не увидитесь больше, не о чем было жалеть. Так и я сейчас с землёй прощаюсь. А жизнь хрупкая, как на ладошке бабочка – с крыльями цвета ночного неба.
Обещаю – всё сделаю, чтобы отблагодарить. Не постыжусь душу вывернуть наизнанку. Не поскуплюсь на неё. Не струшу. Мне бы только время.
.
Гудение. Оно не только слышно, оно становится вместо воздуха.
С экранов, подключенных к камерам снаружи, мне в душу заглядывает космическая пустота. Гляжу на неё. Прошу сохранить мне жизнь и немного зябну.
Разгон.
Горизонт ведёт вкось, как пьяного. Оступившись вдруг, он чуть не теряет равновесие.
Всё.
Теперь все мы в ладонях неба. Только ему решать, вернуть нас земле или нет.