Небесная тропа

Анастасии снились только вещие сны. Открывая утром глаза, она подолгу лежала в постели, перебирая в памяти подробности ночных путешествий, вылущивала крупицы смысла из шелухи ненужных подробностей.

В ту ночь ей приснился расстрел. Черный ров в болотистой низинной почве, где на дне вырытой ямы сразу скапливалась вода. Стрекот пулеметов, падающие вниз тела. Она стояла на краю ямы и смотрела. Но те, кто

умирал, ее не видели. И те, кто убивал, не видели тоже. Лишь один человек, упавший в яму около ее ног, оказался зрячим. Глаза его на мгновение, прежде, чем померкнуть, впились в лицо Анастасии. А губы, искаженные предсмертной гримасой, дважды беззвучно шевельнулись. Анастасии показалось, что она разобрала по губам: «глаз» и «сердце». Напрасно Анастасия силилась проснуться — сон вновь и вновь возвращал ее к влажной ране в земле, наполненной мертвыми человеческими личинками. Она уже готова была упасть в эту яму и очутиться среди мертвых — живая.

— Нет! — закричала Анастасия и открыла глаза.

Несколько секунд она лежала неподвижно, раскинув руки и ощущая невыносимую тяжесть во всем теле. Потом, превозмогая слабость, поднялась и зажгла свечу. Была середина ночи — время, когда до рассвета, даже июньского, бесконечно далеко. Синий потолок с золотыми нарисованными звездами в эту минуту казался настоящим небом.

Увиденное во сне не походило на пророческое видение — несомненно, это было реальное событие, только Анастасия не знала, когда оно произошло. И кто тот человек, что силился в последнее мгновение ей что-то передать?

— Что-то стряслось с нашим дерьмовым миром, — прошептала Анастасия. Только пока абсолютно неясно, что.

Она взяла свечу и подошла к зеркалу. Но вместо рыжеволосой женщины в мешковатой ночной сорочке она увидела паренька лет семнадцати с длинными, связанными в узел волосами. Анастасия покачала головой и поднесла свечу поближе к зеркалу. Теперь появилась девушка в сиреневом плаще с дорогой кожаной сумочкой через плечо.

— Интересно, — процедила сквозь зубы Анастасия.

Свеча в ее руке опять качнулась, и теперь в глубине зеркала появился человек неопределенных лет. Он сидел в железнодорожном вагоне у окна. На его желтоватое костистое лицо с резко очерченными скулами падали отсветы проносившихся за окном фонарей. У человека были абсолютно белые волосы до плеч. Он наливал вино в стакан и улыбался.

— Этого еще не хватало! — воскликнула Анастасия.

Изображение тут же пропало. В черной поверхности зеркала теперь не отражался даже огонек свечи.

— И кто же все это объяснит, если я ничегошеньки не понимаю?! раздраженно пробормотала Анастасия.

Она вышла в коридор, как была, в одной ночной сорочке, со свечою в руке и направилась к соседней двери.

— Викентий Викентьевич! — Анастасия постучала по фанере костяшками пальцев.

Несмотря на поздний (или, быть может, ранний) час, в комнате не спали: изнутри доносилась шумная возня, бросанье предметов и ругань. Лишь после третьего стука дверь наконец приоткрылась, и наружу высунулся толстенький коротышка в одних пижамных полосатых штанах, босиком. Он близоруко щурился и поглаживал ладонями круглый, как арбуз, живот, покрытый черной растительностью.

— Чем могу служить, сударыня? — спросил он с легким поклоном. Случилось что-то экстраординарное?

— Вот именно. У старухи родился сын.

— Младенец? — уточнил Викентий Викентьевич.

— Нет, сразу

взрослый. Вор и бродяга.

— Ну, такое частенько случается. Стоит ли из-за подобной мелочи вскакивать посреди ночи?

— А если я скажу, что господин Фарн направляется к нам?

— Фарн?.. — Викентий Викентьевич испуганно обернулся, будто за его спиной тут же возник господин с белыми, как снег, волосами.

— Не к нам конкретно, — поправилась Анастасия. — А к нам — в город.

— Может быть, все не так страшно? Образуется, так сказать. — Викентий Викентьевич покосился на дверь, шум за которой ничуть не стихал, а напротив, усиливался.

— Мы сделаем вид, что нас это не касается, — задумчиво проговорила Анастасия.

— Как будет угодно, сударыня. — Вновь не без изящества поклонился коротышка. — Решение зависит исключительно от вас.

Анастасия повернулась, чтобы вернуться к себе, но вдруг остановилась.

— Послушай, киса, Барсик, а почему ты не называешь меня королевой?

— Простите, сударыня, почему-то не могу.

— Не тяну, значит, на королеву?

— Сударыня, вы же знаете, как я вам предан!

— Но встречать Фарна на вокзал не поедешь, ведь так?

— Шайтаниров пойдет, ему такие поручения по душе. А меня увольте, я человек умственного труда.

Вновь в комнате что-то грохнуло, а следом раздался истошный визг. Барсик вздрогнул всем телом и сделал попытку ретироваться за дверь.

— Послушай, избавься от них! — в сердцах воскликнула Анастасия.

— Никак не могу, — потупился Барсик.

— А если я прикажу?

— Если прикажете, — Викентий Викентьевич глубоко вздохнул, — что ж, дело подневольное, исполню. Но я бы просил нижайше…

— Ладно, ладно, делай, что хочешь, — милостиво разрешила Анастасия и вновь собралась идти к себе, и вновь остановилась. — Знаешь, что этот пацан придумал, а? Будто бы из параллельного мира на трамвае приехал. Ну, каково? Тебе нравится?

Барсик, услышав такое, даже подпрыгнул на месте.

— Ох, лучше не надо! — воскликнул он в сердцах. — Не люблю я переправы.

— Это теперь не в нашей власти, — заметила Анастасия.

— Ну да, да, одни наделают, а нам расхлебывай. Знаем мы такие штучки.

— Да не ворчи ты, Барсик, киса, — одернула его Анастасия.. — Надоело. Я отправляюсь спать, завтра день будет хлопотный.

— У тебя все равно ничего не получится! — выкрикнул Барсик, и сам сконфузился от таких дерзких слов.

— Это почему же?!

— Потому что тебе никогда не удается сладить с Фарном. — Он еще больше сконфузился.

— Посмотрим, — прошипела Анастасия.

Вернувшись к себе, Анастасия бросилась на постель, но заснуть не могла — слова Барсика ее уязвили. Можно, конечно, обратить его в крысу или сделать какую-нибудь другую гадость, но вряд ли это утолит ее душу. Глупец! Что он знает об ее замыслах?! Ничего! Сколько лет она таилась и ждала. Все эти долгие-долгие годы казались сном. Но наконец она проснулась. Нельзя сказать, чтобы прежде она не открывала глаза по утрам. Вставала, куда-то шла, делала вид, что врачует, а вечером опять занимала горизонтальное положение на своей широкой продавленной тахте. Один день походил на другой, несмотря на то, что часы исправно тикали, и так же исправно опадали листки отрывного календаря. Эпохи разнятся, дни остаются схожими. Когда очередной облысевший календарь вышвыривается в окно, ватная неподвижность сна начинает казаться невыносимой. Время требует соблюдения условностей даже во сне. Окружающим надо предъявлять морщины, седину в волосах, набрякшие вены. Если такие жертвы тебе кажутся чрезмерными, приходится менять имя и тот маршрут, по которому ты ежедневно уходишь из дома.