Небесное пламя (Божественное пламя)
Шрифт:
Обретенное в слезах утешение оказалось для Александра всего лишь мигом обмана. Встретившись в саду с Гераклом, он почувствовал себя предателем. Александр плакал не от боли, он скорбел по своему утраченному счастью. Но сумел бы сдержаться, если бы не мать. В следующий раз она ничего не узнает.
Однако и Олимпиада решила бросить вызов. Она никак не могла примириться со спартанской одеждой на сыне; она любила его наряжать. Выросшая в доме, где благородные женщины сидели в зале, как царицы у Гомера, и слушали песни рапсодов о предках-героях, царица презирала спартанцев, нацию тупой безликой пехоты и немытых женщин – грубых, как солдафоны, плодовитых, как свиньи. То, что ее сына превращают в подобие этих серых плебеев, привело ее в ярость. Негодуя на само предположение, Олимпиада подарила сыну новый хитон, вышитый синим и алым. Заявив, что выглядеть подобно благородному человеку, когда дяди нет поблизости, совсем не вредно, она сунула подарок в ларь для одежды в комнате Александра. Позднее к хитону добавились коринфские сандалии, хламида из милетской шерсти и золотая наплечная застежка.
Красивая одежда помогла Александру прийти в себя. Сначала он носил ее осторожно, но потом, чувствуя безнаказанность, стал беспечнее. Леонид, зная, чья тут вина, не сказал ничего. Он просто подошел к сундуку и забрал новую одежду вместе с лишним одеялом, спрятанным там же. Злодей прогневал богов, думал Александр, теперь ему конец. Но мать только печально улыбнулась и спросила, как же он мог попасться. Леониду следовало подчиняться; он мог оскорбиться и уехать домой. «И тогда, моя радость, начнутся наши подлинные несчастья».
Игрушки игрушками, власть властью. Ничто не делалось просто так. Олимпиада тайком осыпала его дорогими подарками. Мальчик стал хитрее, но и Леонид – бдительнее; время от времени он производил обыск ларей как нечто само собой разумеющееся.
Александру дозволялось принимать подарки, приличествующие мужчине. Друг сделал для него колчан, точную уменьшенную копию с ремнем через плечо. Александру показалось, что колчан висит слишком низко, и он уселся во дворе, чтобы передвинуть пряжку. Язычок был неудобным, кожа жесткой. Он уже собирался вернуться во дворец и поискать шило, но вдруг свет ему заслонил незаметно подошедший мальчик постарше. Он был красивым и крепким, с темно-серыми глазами и светлыми волосами, отливающими бронзой. Протянув руку, незнакомец сказал:
– Позволь, я попробую.
Он говорил уверенно, на греческом, который был выучен явно не в классе.
– Он новый, поэтому жесткий. – Александр, отработавший дневную норму греческого, ответил по-македонски.
Незнакомец присел на корточки рядом с ним:
– Совсем как настоящий, как у взрослых. Его сделал твой отец?
– Конечно нет. Дорей-критянин. Он не может сделать мне критский лук – они из рога, только мужчины могут их согнуть. Лук мне сделает Корраг.
– Зачем ты расстегиваешь пряжку?
– Ремень слишком длинный, – пояснил Александр.
– А по-моему, как раз. Хотя ты меньше. Давай я сделаю.
– Я прикидывал. Нужно укоротить на две дырки.
– Ты сможешь увеличить его, когда подрастешь. Кожа твердая, но я смогу помочь. Мой отец сейчас у царя.
– Зачем он там? – спросил Александр.
– Не знаю, он велел мне ждать здесь.
– Он заставляет тебя говорить по-гречески целый день?
– Мы все дома говорим по-гречески, – ответил мальчик. – Мой отец – гость и друг царя. Когда я стану старше, мне придется быть при дворе.
– А ты не хочешь?
– Не очень, мне нравится дома. Посмотри вон на тот холм, не первый, а следующий, – сказал мальчик, – все это наша земля. Ты вообще не говоришь по-гречески?
– Говорю, если хочу. И перестаю, когда надоедает.
– Ну, ты говоришь почти так же хорошо, как я. Зачем тогда говорить на македонском? Люди подумают, что ты деревенщина.
– Мой наставник заставляет меня носить эту одежду, чтобы я был похож на спартанца, – объяснил Александр. – У меня есть хорошее платье; я надеваю его только по праздникам.
– В Спарте всех мальчиков бьют.
– О да, он однажды и мне пустил кровь. Но я не плакал.
– У наставника нет права бить тебя, он должен только рассказать все твоему отцу. Во сколько он вам обошелся?
– Он дядя моей матери, – сказал Александр.
– Гм, понимаю. Мой отец купил педагога специально для меня.
– Когда тебя бьют, ты учишься терпеть боль. Это пригодится на войне.
– На войне? – изумился мальчик. – Но тебе всего шесть лет.
– А вот и нет! Мне будет восемь в следующем месяце Льва.
– И мне тоже. Но тебе не дашь больше шести.
– Ох, дай я сам сделаю, ты слишком копаешься!
Александр дернул за перевязь. Ремень скользнул обратно в пряжку.
– Дурак, я почти что сделал, – рассердился незнакомец.
Александр грубо выругался по-македонски. Мальчик застыл от изумления и весь обратился в слух. Александр, в запасе которого было предостаточно подобных выражений, почувствовал, какое вызывает почтение, и не умолкал. Дети сидели на корточках, и забытый колчан лежал между ними.
– Гефестион! – донесся громовой крик от колонн портика.
Мальчики отпрыгнули в стороны, как дерущиеся собаки, на которых вылили ведро воды.
Когда прием у царя закончился, благородный Аминтор с огорчением заметил, что его сын покинул портик, где ему велено было оставаться, вторгся на площадку царевича и отобрал у того игрушку. В этом возрасте с мальчишек ни на секунду нельзя спускать глаз. Аминтор упрекал себя за тщеславие; ему нравилось всюду показывать сына, но брать его сюда было глупо. Злясь на себя, он зашагал к мальчикам, ухватил сына за шиворот и отвесил ему оплеуху.
Александр уже забыл, из-за чего вышла ссора.
– Не бей его! – крикнул он. – Меня никто не обижал. Он подошел, чтобы помочь.
– Очень великодушно с твоей стороны, Александр, заступиться за него. Но он ослушался.
Мальчики обменялись быстрыми взглядами, смущенные изменчивостью человеческой судьбы. Преступника поволокли прочь.
Прошло шесть лет, прежде чем они встретились снова.
– Александру не хватает прилежания и дисциплинированности, – сказал Тимант-грамматик.