Небесное пламя (Божественное пламя)
Шрифт:
Учитывая четырехкратное численное превосходство пехоты, военачальники обсудили возможность перемещения конницы на пригородные поля: там от лошадей больше проку.
– Нет, – сказал Пердикка. – Это сродни признанию поражения. Дадим людям время присмотреться к полоумному царьку. Они сами опомнятся. Армия Александра еще никогда не бывала разделена.
На площади для парадов и в дворцовых садах пехотинцы пытались устроиться со всеми доступными удобствами. Упорно цепляясь за свой статус победителей, они лелеяли ненависть ко всему чужеземному. Нельзя допустить, чтобы варвары правили нашими сыновьями, говорили они, посиживая вокруг костров, где персидские женщины, ставшие по желанию Александра их законными женами, готовили в котелках вечернюю трапезу. Воины давно истратили приданое, выданное им Александром, и ни один человек из сотни не собирался везти на родину персиянку, считая себя свободным от всех обязательств.
Со смущенным негодованием они размышляли о молодых Соратниках, которые ни в выпивках, ни на охоте не брезговали обществом сыновей знатных персов с их нелепыми кучерявыми бородками, шикарно инкрустированным оружием и пестро украшенными лошадьми. Конники-то, конечно, от такого общения только выигрывали; они могли позволить себе перенять кое-какие персидские традиции, не ударив притом лицом в грязь. Но пехотинцы, сыновья македонских землепашцев, скотоводов, охотников, каменотесов и плотников, владели только тем, что удавалось завоевать в военных походах, и помимо скромного трофейного куша их главной, истинной наградой за все тяготы и опасности военных кампаний оставалось сознание того, что, кем бы там ни были их предки, сами они являются победоносными воинами Александра Македонского, владыки мира. Пестуя свое неуемное самолюбие, они нахваливали Филиппа, его скромную сдержанность, сходство с великим отцом и чистокровное македонское происхождение.
Их командиры, по долгу службы присутствовашие на царских приемах, возвращались обратно на редкость неразговорчивыми. Жизнь в колоссальной империи Александра шла своим чередом. Послы, сборщики налогов, судостроители, командиры хозяйственных отрядов, архитекторы, враждующие сатрапы, жаждущие справедливого суда, по-прежнему толпились в приемных дворца. В сущности, с начала болезни Александра число неразрешенных дел, как и ожидающих аудиенции людей, неуклонно росло. Но интересы просителей теперь не ограничиваливались одними лишь деловыми вопросами; всем хотелось воочию убедиться, достоин новый властитель доверия или нет.
Перед каждой аудиенцией Мелеагр тщательно школил Филиппа и в конце концов приучил царя проходить прямо к трону, не отвлекаясь на разговоры со знакомцами, случайно попавшимися ему на глаза, и не повышать голос, чтобы все видели государя, но не слышали его слов, пока Мелеагр подбирал подходящий ответ. Филипп также перестал поминутно требовать, чтобы ему принесли лимонад или сладости, и уже не спрашивал у своего почетного караула разрешения выйти из зала, если вдруг возникала такая нужда. Не удалось, правда, полностью справиться с его привычкой почесываться, ковырять в носу или беспокойно ерзать на месте, но если прием продолжалася недолго, то наследник производил впечатление спокойного и разумного человека.
Мелеагр присвоил себе титул хилиарха, так называемого главного советника, или великого визиря, учрежденного Александром для Гефестиона и унаследованного после Пердиккой. Неизменно находясь справа от государя, самозваный хилиарх знал, что очень впечатляюще смотрится в своем новом великолепном облачении, но он понимал также, отлично понимал, что думают воины о правителе, который нуждается в постоянных подсказках, и почему они никогда не смотрят ему в глаза. Командиры всегда свободно общались с Александром, поломать эту традицию было никак нельзя, а ведь существовала еще и царская стража. И Мелеагр просто нутром чувствовал, что, слыша шепелявый голосок и видя блуждающий взгляд Филиппа, все эти люди еще острее переживают потерю того энергичного, внимательного и чуткого, обладавшего неколебимым авторитетом монарха, который лежал теперь, навек успокоившись, в запертой опочивальне, погруженный в ванну с бальзамирующим соляным раствором, призванным пронести через столетия его плоть.
Помимо всего этого, нельзя было одурачить или лишить аудиенций персидских военачальников, назначенных на свои посты Александром. Мысли о единодушном восстании местного населения против мятежной, расколовшейся надвое армии македонцев превращали в кошмары его бессонные ночи.
Подобно большинству людей, долго снедаемых злобной завистью, Мелеагр обвинял во всех своих бедах того, кому он завидовал, совершенно не задумываясь о том, что именно собственная низость, а вовсе не враг загоняет его в бедственное положение, и, поскольку всем коварным интриганам на свете свойственно разрешать свои проблемы одним только способом, он тоже решил прибегнуть к нему.
Филипп по-прежнему жил в удобных и в любом случае прохладных комнатах, выбранных для него самим Александром на самый жаркий вавилонский сезон. Когда Мелеагр попытался предложить дурачку переселиться в более подобающие государю покои, он отказался с такими воплями, что на его крик сбежалась дворцовая стража, решив, что кого-то хотят убить. В этих-то комнатах Мелеагр, сопровождаемый своим родичем, неким Дурисом, имевшим при себе набор письменных принадлежностей, и обнаружил царя.
Тот увлеченно играл со своими камушками. Их во время следования за армией брата по обширным просторам Азии у него накопился уже целый сундук. Найденная им самим галька мешалась там с янтарем, разнообразными кварцами, агатами, старыми печатями и разноцветными стеклянными украшениями из Египта, которые Александр, Птолемей или Гефестион при случае привозили ему. Он выложил из всего этого длинную извилистую дорожку и сейчас, стоя на коленях, старательно подправлял ее.
Завидев входящего Мелеагра, он с виноватым видом вскочил на ноги, зажав в кулаке один из камней и заведя руку за спину. Вдруг у него вздумают отобрать его любимую скифскую бирюзу?
– Государь! – раздраженно сказал Мелеагр.
Филипп, расслышав в его голосе строгий упрек, подбежал к самому большому креслу и старательно затолкал бирюзу под подушку.
– Государь, – повторил Мелеагр, наблюдая за ним, – я пришел сообщить тебе, что ты находишься в большой опасности. Нет-нет, бояться нечего, я сумею тебя защитить. Но все-таки предатель Пердикка, пытавшийся украсть тело Александра и отнять у тебя трон, задумал лишить тебя жизни, чтобы самому стать царем.
Вскочив с кресла, Филипп что-то невнятно забормотал, но Мелеагр уже умел разбирать его лепет.
– Говорил же мне Александр… говорил… Пусть Пердикка будет царем, если хочет. Я не возражаю. Александр говорил, что мне нельзя быть царем.
С некоторой тревогой Мелеагр высвободился из крепкой хватки Филиппа, опасаясь, что глупый силач может сломать ему руку.
– Государь, если он станет царем, то первым делом прикажет убить тебя. Ты будешь в безопасности, только приказав убить его. Посмотри, вот приказ о его смерти. – Вместе с пером Дурис положил на стол загодя заготовленный документ и поставил склянку с чернилами. – Тебе нужно просто начертать вот здесь имя ФИЛИПП, как я учил тебя. Я помогу, если хочешь.
– И тогда ты убьешь его, прежде чем он убьет меня?
– Да, и все наши трудности кончатся. Подпиши здесь.
Клякса, с которой государь начал, не испортила документа; в итоге он нарисовал вполне сносную подпись.
Пердикка занимал одно из раскиданных по дворцовому парку строений, возведенных персидскими царями для своих приближенных и после подаренных Александром своим друзьям. Вокруг стояли лагерем царские охранники. Эти юноши видели в Пердикке избранного Александром регента, и хотя они и не выразили открытой готовности ему подчиняться, а он весьма разумно от них этого и не требовал, но все его поручения выполнялись, а дом охранялся денно и нощно по заведенному распорядку дежурств.