Небесные селения
Шрифт:
Какую-то подсказку дал мне Третий. Ее нужно тщательно продумать. Он сказал: “Здесь нет времени, потому что все длится, но ничего не повторяется. Радуйся!”
Мысль о том, что в этом мире нет времени, показалось мне шуткой, зато призыв “Радуйся!” звучал как руководство к действию. Но подумал ли мой советник о том, что в моем положении чужака и иностранца, не знающего куда пойти и где приклонить голову, не имеющего средств к существованию и не понимающего местных языков, мне еще рано радоваться?
Задумавшись, я чуть было не налетел на человека, идущего мне навстречу. Он едва успел посторониться и уступить мне дорогу. Мы остановились и посмотрели друг на друга. Он был худощав и одет во все черное. В моих
– Извините, – сказал я на древне-ассирийском языке и тут же понял бессмысленность своего извинения: едва ли здесь кто-нибудь мог меня понять. Однако прохожий внимательно оглядел меня и спросил на том же языке:
– Эн ве пеш? (Что означает: “Вы иностранец?”)
– Пеш ту, пеш ту (“Иностранец, иностранец”)! – обрадовано отвечал я.
– Ве дур пу шет? (“Впервые в нашем городе?”)
– А тер пу нешем (“Да, и порядком ошеломлен”.)
Мы разговорились. Господи, что это был за разговор! Мы беседовали на древне-ассирийском языке, на котором я никогда в своей жизни не разговаривал. Мои книжные знания явно не были предназначены для таких разговоров. Я мог читать надписи на стелах и табличках древних писцов. Я знал языки различных эпох ассирийской древности, шумерские и ассиро-вавилонские мифы, собранные и записанные при царе Асурбанипале, мифы о схождении Иштар, жены и возлюбленной Таммуза, в Преисподнюю, мифы о творении мира и историю жизни безутешного Гильгамеша, оплакивающего смерть своего друга Энкиду. Я знал еще много других мифов, выражений и слов, но я не знал, как точно спросить моего нового знакомого, что это за город, в котором мы встретились. С большим трудом я объяснил ему, что я провалился в Щель по дороге в музей, куда я был вызван на консультацию в самую неблагоприятную погоду.
Мой новый знакомый вызвался проводить меня к морю. Мы гуляли и беседовали на самые разнообразные темы. Дойдя до набережной, мы присели на скамейку под огромным платаном, а потом начали прогуливаться по городу и говорили, говорили… Наконец-то у меня появился собеседник. Я не мог поверить самому себе. Мне столько нужно было у него узнать!
Оказалось, что мой собеседник тоже был лингвистом и, как это ни удивительно, специалистом по древне-ассирийским древностям. Он – его, кстати, звали Елуаном – непрерывно кивал и улыбался. Как и мне, ему очень редко удавалось встретить коллегу и проверить на практике свои в основном виртуальные знания. Он не очень хорошо меня понимал, еще хуже изъяснялся на древнем языке ассирийцев, и все же разговор с ним прояснил мне в некоторой степени мое новое положение…
Вот что я у него узнал. Город, в котором я оказался, называется Халь и расположен он в архипелаге Макам, являясь одним из его главных портов. На местных языках, а здесь действительно говорят на двух языках – кушитском и прото-иранском, – слово «халь» означает «радость», и является ключевым для понимания принципов местной цивилизации. Название архипелага Макам означает совокупность всех радостей, или всех видов радостей. По словам Елуана, эта «халистическая» цивилизация ориентирована не на какие-либо внешние достижения – такие как богатство, знатность и власть или даже такие как красота или высокая нравственность, – а исключительно на достижение, удержание и совершенствование радости. Жители Халя знают все оттенки радости, они умеют заряжаться ею и поднимать ее качество и градус, а от всего, что пахнет «нехалем», они отворачиваются и уходят, не пробуя даже в нем разбираться. Они знакомы с разными ипостасями радости и проводят свою жизнь, стремясь к тому, что является Источником «халя», но на этот счет у них нет единогласия, и потому они об этом предмете не спорят. На счет Источника одни говорят, что он находится за пределами архипелага Макам, другие – что «халь» сам себя порождает, а третьи считают, что Источник непостижим в принципе. Временами в город Халь прибывают стажеры из диких Щелей Вселенной, обучать которых «хализму» хальцы считают своим долгом
Мы провели с Елуаном добрых три часа, гуляя по городу и упражняясь в сложных вокабулах древне-ассирийского языка, и я откровенно устал от прогулки и от напряжения, которого потребовал от меня наш разговор.
Наступили предвечерние часы жаркого летнего дня. Небо было безоблачным и ярким. Скрытый густыми зарослями рододендронов город изящно располагался у подножья горы, с которой я недавно спустился. Тщательная планировка улиц, обдуваемых свежим ветром с моря, радовала взор. Деревья шумели листвой, пестрели цветы в газонах. Светясь чистотой и отблескивая стеклами окон, из палисадников кокетливо выглядывали дома. Море сверкало в глубине длинных улочек там, где мраморные набережные раскрыли свои влажные ладони навстречу спокойным волнам залива. Закончив дневные дела, расходились по домам хальцы: ремесленники, чиновники, торговцы, лица их были сосредоточенными и светлыми. Общая картина города была безмятежная и умиротворяющая.
Я не знал, сколько сейчас времени, и не представлял себе, где я буду сегодня ночевать. Разговоры об отсутствии времени в этом городе были мне и с самого начала не очень-то понятны, а когда я увидел, что солнце начало клониться к горам, я на этот счет окончательно успокоился. Когда солнце спряталось за вершинами, я почувствовал, что проголодался и сообщил моему собеседнику, что был бы не прочь чего-нибудь поесть и заодно и выпить. Любезное предложение Елуана перекусить и отдохнуть у него дома я принял с искренней благодарностью.
Мы ужинали за маленьким столиком на кухне Елуана. После трех стаканчиков местного белого вина и бараньей кулебяки я почувствовал настоящий «халь» и впервые за день сбросил с себя напряжение от угнетавшей меня неизвестности и тревоги. Кроме того, я, наконец, снял с себя тяжелую одежду и обувь, в которой я был, когда переместился в эту местность. Елуан поделился со мной предметами своего гардероба, после чего пожелал мне спокойного отдыха и удалился, а я остался на веранде, увешанной связками сушеного перца и трав, с узкой походной кроватью, застеленной по-стажерски, то есть – плоской подушкой и грубым шерстяным одеялом. Заснул я, едва успев опустить на подушку голову, и спал, так, как не спал уже много лет, то есть просыпался лишь для того, чтобы ощутить блаженство погружения в сон без сновидений.
Ах, как я спал, как я сказочно спал! Кажется, что сон – это подобие смерти, а смерть это выпадение человека из общества живых? Но в том-то и дело, что сон это не тотальное отключение и выпадение. Во сне мы живем особой потаенной жизнью, а не одной только физиологией. Сон оживляет, обновляет, и приносит особый халь постижения и догадок. Сколько раз именно во сне ко мне приходили решения, которые я никогда не смог бы найти наяву. А как прекрасно пробуждение, когда ты, все еще плавая в волокнах душевной неги, в густых облаках подушек и простыней, не совсем еще вынырнул из волокнистой субстанции сна, и можешь позволить себе сделать это неторопливо со всем должным вниманием.
Мое пробуждение было ужасным. Я вскочил со своей походной постели в страшном волнении. Я стоял посреди веранды, увешанной связками белых головок чеснока, красного и зеленого перца, оранжевого лука и разноцветных трав, и дико смотрел по сторонам. Случилось нечто невероятное, невозможное, не укладывающееся ни в какие рамки! Мы с Елуаном провели полдня, общаясь на древне-ассирийском языке! Мы разговаривали на языке, на котором сегодня невозможно разговаривать. Ученые расшифровали шумерскую и ассирийскую клинопись, записанную на глиняных табличках и кирпичах, но нет на земле ни одного человека, который бы знал, как эти слова произносятся!