Небесный остров
Шрифт:
Ларионов. Звезда, профессор, научное, блин, светило!
Имей он возможность убить его – не колебался бы ни секунды. О, с каким наслаждением всадил бы в дряблое тело сталь ножа, взорвал впалую грудь пулей. Но пока он лишь мечтать мог.
…Эдик, как всегда по утрам, обходил свои владения и просто кипел. Зачем они вообще держат эту номинальную фигуру? Знатока морей, планктона и прочих бесполезных вещей?
Любой нормальный директор на его месте московского проныру выгнал бы взашей. А Вадим Андреевич перед журналистом разливаться начал. «Мы – прозрачная организация, пожалуйста, ходите, смотрите!»
Да что бы он понимал, беспомощное кабинетное существо!
Институт моря – всего за три года (по меркам вечности – секунда) – был восстановлен из руин. Превращен из жалкой конторы в преуспевающую структуру. Получает реальную – и очень серьезную – прибыль. А любому здравомыслящему человеку понятно: честный бизнес – только в фильмах, снятых по заказу налоговой полиции. Особенно в России.
И старый индюк имеет наглость заявлять: им скрывать нечего!
И кому заявляет – столичному журналисту! Приходи, мол, дружок, куда угодно: в любую лабораторию, на какую желаешь кафедру. В ресторан, бар, санаторные корпуса.
Разумеется, московский писака просиял. Приглашением воспользуется, явится. И, конечно, без труда докопается… ох, даже страшно подумать, насколько быстро. И до мелочей – вроде «мертвых душ» в аспирантуре и серых зарплат. И до лекарств, что используют санаторные врачи, – чрезвычайно эффективных, но, увы, не сертифицированных. А их ночной клуб, куда едут со всего края? Ради музыки, хорошей кухни, модных диджеев. Но еще в большей степени – ради качественной «травки», которой приторговывают швейцары.
Его величество директор просто никогда не забивал себе голову секретами их общего преуспевания. Дожил до седин, нахватался дипломов и регалий, но невдомек ему: Институт моря – далеко не открытая, не кристально честная структура. Больших денег одним успешным менеджментом, увы, не заработаешь. Эдик – спасибо Хозяину (реальному здесь Хозяину) – эту науку прекрасно усвоил.
Молодой человек вышел на пляж.
Море серебрилось миллионами искр, мимо пробежали двое мальчишек-курортников. Будто случайно, опрокинули ему на ноги детское ведрышко с водой, расхохотались, умчались дальше.
Эдик натянуто улыбнулся – хотя все внутри кипело. Случалось с ним иногда, когда накатывало волной, бесило все. Настолько, что контролировать себя не мог. (От Хозяина эту свою слабость он тщательно скрывал.)
А как быть со смертью Лиды Корсаковой? Что, если проклятого журналиста не убедили отказ в возбуждении уголовного дела, показания свидетелей и их с Ларионовым заверения? Что, если он, раз получил зеленый свет, с удвоенным пылом продолжит расследовать гибель девчонки?
С ее смертью все элегантно, конечно. Подстраховались они со всех сторон. Недовольных нет. Но слабое звено – единственное – имеется. И стоит столичному деятелю поднажать, расколется человек. Всех сдаст.
Черт, сколько проблем! Проклятый Крамаренко, проклятое его письмо! Проклятая жизнь!
Чувствовал он себя, как в раннем детстве, когда мамашка подкинула ему сестрицу (той было два месяца от роду). Заперла дом и усвистала на два дня. К концу маманиного загула он, одуревший от детского крика, точно так же не знал, что делать.
Эдик (хотя настроения и не было) продолжил обход своих владений. Заглянул на кухню пляжного кафе. Зашел в приемную санатория – убедился, что кондиционер, барахливший вчера, починили.
– Может быть, кофе? – дрожащим голоском предложила ему новенькая регистраторша на рецепции.
Он окинул взглядом свежее личико, ладную юную фигурку… хороша, отдел кадров знает, кого нанимать. Но нет. Не до нее сейчас.
Отрицательно покачал головой, повернулся к выходу и еле на ногах устоял.
Сестрица.
Пулей вылетела из массажного кабинета, чуть не сшибла его. Увидела брата – сразу глаза долу, смутилась. Шею (несмотря на жару) шарфиком кутает. Как ни старалась (а может, потому что старалась) укрыть, Эдик разглядел: на нежной коже красуется свежий синяк. След от страстного поцелуя. Ну естественно, молодые массажисты свою страсть не сдерживают.
Нет, сестра безнадежна.
– Ты опять? – прошипел он ей в ухо.
– Это… это совсем не то, что ты подумал! Я просто ходила на массаж, – глупо улыбаясь, залепетала она.
Юная регистраторша за стойкой рецепции не удержалась от лукавой улыбки.
Эдика вновь затопила волна ярости. Он стальными пальцами сжал кисть сестры, вывернул ее, выдохнул:
– Тварь!
Виолка жалобно пискнула, начала вырываться – но он лишь усилил хватку. Еще один синяк на запястье для шалавы ничего не изменит.
Вот и еще одна – полностью, блин, открытая! – сфера. Его сексуально озабоченная сестрица, готовая прыгнуть на любого, кто минимально смазлив и младше сорока. И которую Ларионов – совершенно искренне! – считает замечательной, самой верной, лучшей в мире женой.
Ох, сорвать бы со старика розовые очки, изломать бы их, растоптать!
Впрочем, бог с ним, с профессором.
Главное – собственная жизнь.
Стоянку перед Институтом моря, как всегда на юге, устроили на солнцепеке, хотя чего бы стоило ее чуть в сторону перенести, в тень от сосновой рощи. Слева табличка: «Для посетителей пляжа». В другом конце площадки места для сотрудников. И лишь некоторым – особо, наверно, приближенным – позволено въезжать под шлагбаум непосредственно на территорию.
Дима запер машину, вышел. Но едва приблизился к проходной, обратил внимание: из парка, со стороны закрытой территории института, выезжает белая «Ауди ТТ», намытые бока ослепительно сверкают в лучах солнца. А за рулем, ошибиться невозможно, его знакомая – красавица Виолетта.
Охранник поспешно поднял шлагбаум, машина порхнула под ним, включила мигалку – собирается поворачивать налево, в город. Дима успел разглядеть: личико у морской богини сегодня грустное, и глаза, кажется, заплаканы. С мужем поругалась? Или с мужниным заместителем, кто столь яростно блюдет ее нравственность?