Небит-Даг
Шрифт:
— Даже когда будем проезжать разъезд Двадцати шести комиссаров?
Два паровоза подтащили поезд из Красноводска к небит-дагскому вокзалу.
— Ну, ни пуха ни пера! — кричала с перрона в закрытое окно вагона Тамара Даниловна.
И все трое, не поняв ни слова, помахали ей руками.
Поезд шел на восток вдоль горных цепей Копет-Дага, по бесконечной степи, сливающейся вдалеке с Каракумской пустыней.
Трое расположились по-домашнему. Четвертое место было занято чемоданом. Евгений Евсеевич шнырял по другим вагонам в поисках нужных собеседников, часа два провел в купе управляющего Объединением, пока тот его не выдворил
В своем купе Тихомирову было нечего делать, с ним ехали скучные практики, ничего не ожидающие от ученых в Ашхабаде. Он же, Евгений Евсеевич, связывал с сессией многие надежды: из Москвы должны были приехать виднейшие геологи страны, члены коллегии союзного министерства, члены технического совета, влиятельные лица, он собирался выступить, блеснуть эрудицией, рассчитывал, что его выслушают с уважением, как человека, несколько лет прожившего на окраине страны, «у самого бурового станка». И, вслушиваясь в разных вагонах и в разное время в цветистые речи человека в золотых очках, посторонние лица дивились его учености — он так и сыпал непонятными словами, среди которых чаще всего мелькали отложения — мезозойские, кайнозойские, плиоценовые, палеогеновые, апшеронские…
А послушав мирную неторопливую болтовню наших друзей, попивавших в своем купе утренний чай, никто бы и не подумал, что люди едут на форум науки; разговор касался то предстоящих в Небит-Даге гастролей русского драматического театра, то долгожданного пересмотра тарифной сетки для бурильщиков, то пользы морской капусты для гипертоников.
Попив чайку, Аман Атабаев отодвинулся поглубже в угол и погрузился в учебник английской грамматики. Сулейманов, сняв пиджак, развернул свежий номер «Правды». Аннатувак вышел в коридор.
Было тепло и уютно в чистом вагоне, было, наверно, тепло и за окном. Он опустил стекло и, обвеваемый ветерком, залюбовался степью, убегавшей назад, в Небит-Даг. Ни леска, ни реки, ни кустарников, ни человеческого жилья — бесконечная серовато-розовая равнина, кое-где заплатанная озимыми полями. Но вот пробежали мимо окна густые сады Кизыл-Арвата… А вот и Бахарден… «Как сказочно щедра земля Туркмении, — думал Аннатувак. — Чуть больше дай воды, и вся она покрывается зеленью. А если бы воды было вдоволь… Не хватило бы ни амбаров для зерна, ни прилавков для тканей, сотканных из нашего туркменского хлопка… Но земля видит воду лишь во сне. Весенние дожди брызнут, как птичьи стайки, и снова сушь. Сколько трудов положено, чтобы вырыть каналы и арыки. Но ведь еще быстрее растут города, поселки, заводы, воды нужно все больше и больше… Когда вода встречается с землей, та исполняет все желания человека. Но если они в разлуке, земля, обожженная солнцем, засыпает тебя пылью и песком…»
Как бы подтверждая мысли Човдурова, вошедший в вагон Тихомиров пожаловался:
— Нельзя ли закрыть окно? Помилуйте, Аннатувак Таганович! Мы и так круглый год задыхаемся от пыли!
— А я эту пыль считаю сурьмой для глаз своих, так прекрасна земля наша… — с улыбкой ответил Аннатувак, еще погруженный в свои высокие мечтания.
— Товарищ Човдуров, я тоже патриот, — сварливо возразил Тихомиров и потянулся к ремням оконной рамы, — но я предпочел бы, чтобы наша республика дарила нам цветы, а не швыряла в глаза горстями пыль!
Он резко поднял раму окна, при этом очки, не удержавшись, упали и одно стеклышко разлетелось на куски.
Аннатувак молча наблюдал за этим непонятным взрывом негодования, потом мягко заметил:
— Евгений Евсеевич, я бы и сам закрыл окно. Зря вы очки разбили…
— Не жалко… — буркнул Тихомиров.
Но в очевидном противоречии со своими словами он собирал и прикладывал друг к другу осколки. Аннатувак сделал вид, что не замечает, как он расстроен, и мирно продолжил вслух свою мысль:
— Э, дорогой Евгений Евсеевич… Прежде, чем мы украсим нашу землю цветами, придется исходить много пыльных дорог.
Не разделяя мечтаний «практического работника», Тихомиров шумно удалился из вагона. Только его розовую лысину успел увидеть Сулейманов, выглянувший из купе. Несколько минут Човдуров и геолог стояли рядом у окна.
— Хороша земля? — коротко спросил Аннатувак.
— Как в сказке… — так же коротко согласился азербайджанец.
— Если бы дотянуть до этих мест Каракумский канал… Вы представляете, что тут будет в ближайшие годы?
— А вы?
— Конечно! Вот посчитайте: от Аму-Дарьи до Мары четыреста километров. Там вода уже бежит по новому руслу вслед за экскаваторами, за землесосными снарядами… От Мары до нефтяных районов семьсот — восемьсот… Нелегко, конечно, протянуть тысячекилометровую реку. Да нам ли унывать с новой техникой! Обводним!.. Всю степь озеленим, и будет она в зеленом шелковом халате красавица-пери!.. Я сейчас глядел и думал: а люди? Откуда взять людей, чтобы заселить пустыни? И все мои сомнения растаяли, как масло на солнце… Когда сходятся парень с девушкой, собирается праздничная свадебная толпа. Когда вода с землей сойдутся, соберутся миллионы людей!
Султан Рустамович слушал, глядя в окно. Может быть, перед его мысленным взором вставала родная республика, он все-таки тосковал по ней, хотя и не давал себе воли. Может быть, просто любовался степью, ее тысячелетней неизменностью, он любил ее просторы, чуть обогретые зимним солнцем.
— Когда вы говорите о Туркмении, сердце радуется, — тихо сказал наконец Сулейманов.
Он доверчиво глянул в глаза Човдурова и осторожно продолжил опасную мысль:
— Но есть в этом солнечном краю один забытый богом уголок… Как дойдете до него, милый Аннатувак, дорогой друг, вам изменяет чувство масштаба. А?..
— Какой уголок?
— Сазаклы…
— Старый спор, прямо хоть из вагона выпрыгивай! — отмахнулся Човдуров. — Может, хватит?
— Я люблю вас, Аннатувак Таганович, мне с вами было хорошо работать… Простите за такую откровенность, другой раз не услышите. Это ваша степь за окном подтолкнула на разговор по душам… Но если скучно слушать, скажу одно: буду в ЦК партии, в совнархозе — всюду буду ставить вопрос о дальней разведке.
— Очень рад! Я и сам был бы готов написать докладную записку в ЦК партии, если бы…