Небит-Даг
Шрифт:
— Ай-ю-ю! Помогите, люди! Негодяй насилует меня!
Тойджан заткнул ей рот платком и угрожающе зашептал:
— Только пикни! И знай, женщина, не говори потом, что не слышала: если сболтнешь что-нибудь, считай, что моя рука на твоем горле!
Эшебиби порывалась что-то ответить, но, так как рот был забит платком, Тойджан услышал только сопение и освободил старуху. Она умильно поглядела на бурильщика.
— Вот кого я считаю настоящим мужчиной!
— Считай кем хочешь, но помни — если сболтнешь…
— Нет, дорогой, нет! Проклятие этому Сатлыкклычу!
— Тетушка, — сказал Тойджан, — разве хорошо нам с тобой ссориться? Нас никто не видел, но все равно мне стыдно. А ты тоже хороша, прожила столько лет на свете и не угомонилась. Пора бы твоему языку стать слаще. Неужели тебе не понятно, что мы с Айгюль любим друг друга?
Один бог знает, чего стоило Эшебиби придержать язык. Ответ так и напрашивался: «Чем давать советы, сам подумай, что делаешь. Айгюль побывала в руках десяти, за двадцатью бегала!» Но старуха пересилила себя и ласково сказала:
— Каюсь, сынок, каюсь! Чтоб черви завелись в моем языке, черви. Обойди весь народ, а такую скромную умную девушку, как Айгюль, не найдешь. Дай бог вам счастья! — Прикрыв рот рукой, старуха таинственно спросила: — А когда свадьбу играть будете?
— Теперь недолго осталось, — расплывшись в счастливой улыбке, сказал Тойджан.
— Торопиться надо? — закивала Эшебиби. — Понятно, понятно…
— Что понятно?
— Хочу сказать, что я чистая дура! — Старуха хлопнула себя ладонью по лбу. — Ведь Айгюль-джан давно говорила мне: «У меня есть любимый…»
Старуха, как видно, устала разговаривать непривычно ласковым тоном и заторопилась на промыслы к своему Сатлыкклычу. Ей очень хотелось рассорить влюбленных, сказать Атаджанову, что Айгюль не стоит и мизинца его, но понимала, что это бессмысленная затея. Тойджан — парень горячий, того и гляди снова полезет с кулаками. Любезно попрощавшись, она заковыляла своей дорогой.
Тойджан, убежденный, что образумил Эшебиби, с торжествующим видом подошел к Айгюль.
— Все-таки не удалось тебе вернуть ее обратно, — укоризненно сказала девушка.
— Не беспокойся, она теперь все поняла. Не скажет никому ни слова, а нам пожелала счастья.
Айгюль рассмеялась.
— Ах, Тойджан, ты даже не мальчишка, ты просто младенец! Да знаешь ли, какие сплетни ходят про тебя? А распускает их, может быть, та же Эшебиби.
— Что можно сказать про человека, живущего в пустыне?
— Вот представь себе, можно. Говорят, что ты любишь Ольгу Сафронову, что отношения у вас самые близкие…
— А ты поверила?
— Я почему-то не поверила. А ты бы поверил, если бы услышал, что я с кем-то поехала в колхоз, два дня, не разлучаясь, ходила с ним, обнявшись, ночевала в одном доме?..
Тойджан молчал.
— Ну, скажи по совести, поверил бы? — допытывалась Айгюль.
— Наверно, поверил бы, — опустив глаза, признался Тойджан. — Я очень ревнивый.
— Хорошо, хоть сознаешься…
— Я догоню эту мерзкую старуху! — вдруг снова вспыхнул Тойджан.
— И не думай! Как ты докажешь, что она распустила эту сплетню? — Айгюль крепко схватила Тойджана за руку.
Он со стоном вырвался и показал Айгюль следы зубов Эшебиби. Девушка нежно погладила его палец, притянула к себе. Тойджан, как завороженный, не отнимая руки, сел рядом. Теперь он не чувствовал боли. Нежная истома укачивала, как в колыбели. Айгюль чуть прикасалась пальцами к его пальцам, и мысли исчезли, и время исчезло, и никто не знал, как долго простоял «газик» посреди дороги…
А когда совсем стемнело, машина быстро помчалась в город, словно торопясь донести до дому радостную весть, что Тойджан сегодня придет в гости.
Глава сороковая
Отвратительный характер
Перед рассветом, когда сырой воздух побелел, как молоко, Махтум пригнал «газик» к коттеджу начальника и дважды посигналил. Аннатувак не заставил себя долго ждать, вышел на крыльцо в кожаном пальто, в шапке-ушанке, молча кивнул шоферу, молча уселся на переднее сиденье.
— Куда? — спросил Махтум.
— В кабинет Сулейманова.
— В кабинет Сулейманова?
— Вечно переспрашиваешь. Говорю — за Сафроновым и в Сазаклы.
Словоохотливый Махтум только покосился на начальника и промолчал. В последнее время поведение Човдурова казалось загадочным. Раньше все было просто — Аннатувак был или добрым, или злым. Если злой — знай помалкивай, если добрый — проси чего хочешь. Теперь его и злым не назовешь, а рассеян и молчалив так, что делается страшно. Сегодня хочет ехать на машине на второй этаж, в кабинет Сулейманова, завтра велит погнать на крышу и даже не улыбнется.
И верно, меньше всего в эти дни Човдурову хотелось улыбаться. Как ни тяжело было заниматься новым участком, он честно старался обеспечить Сазаклы всем необходимым. Те, кто работали рядом с ним, — Сулейманов, Сафронов, даже начальник Объединения, — отлично знали, что он не нуждается в подстегивании. Но один из членов комиссии, разбиравшей вопрос о Сазаклы в Ашхабаде, посетил новый участок, остался недоволен темпом работ, о чем и сообщил Аннатуваку по междугородному телефону. Все знали, что он специалист по хлопку и в нефтяных делах не разбирается. Его поездка на самолете в Сазаклы была продиктована какими-то побочными соображениями, непонятными еще Аннатуваку. Само по себе мнение этого работника мало обеспокоило Човдурова. Ясно было одно: нефть в пустыне — в центре внимания республики. Значит, с Сазаклы нужно не спускать глаз. А всякая мысль о Сазаклы вызывала тревогу в душе Аннатувака. Уже одно то, что разведку ведут такие старики, как Атабай и отец, может с ума свести. Опыт у них большой, но где же старикам разобраться в этой дьявольски сложной обстановке бурения? Снять их почти немыслимо. Отец не поленился посетить начальника Объединения, и теперь все руководство горой стоит за стариков. Администрировать не приходится.