Небо и земля
Шрифт:
Быков подошел к самолету. Моторист спал на траве, подложив под голову руку. Он медленно шевелил губами во сне, и спокойное румяное лицо его было трогательно-моложаво, — на верхней губе пробивался светлый пушок, и тень от длинных ресниц падала на щеки.
«Не буду его пока будить… Пусть отоспится». И снова ходил Быков по аэродрому, нетерпеливо посматривая на часы. В телеграмме было точно обозначено, что вылететь придется не позднее часу, но никто еще не появлялся поблизости. Летчик начал беспокоиться: ведь стоит только небольшой группе хорошо вооруженных людей напасть на аэродром — и им удастся отбить самолет. Сейчас
Он не мог успокоиться и ходил по тропинкам, заросшим репейником и лебедой. Вдруг откуда-то издалека донесся сухой треск винтовочного выстрела. Быков прислушался, но снова все смолкло вокруг.
«Если не придет, полечу один, — думал Быков. — А не успею улететь — подожгу самолет. Не оставлять же его белякам!»
Неподалеку от самолета стояло два небольших бачка с бензином. Предусмотрительный Тентенников оставил на всякий случай и несколько коробок спичек. «Пригодится, пожалуй… А Кузьма-то совсем не такой растяпа, каким иногда себя изображает посторонним людям. Обо всем успевает позаботиться, ничего не забудет».
Задание, порученное Быкову, казалось бы простым, обычным делом в рядовой летный день, и никто не стал бы тогда долго говорить о нем. Но сегодня, когда фронт уходил на север и белые отряды приближались к городу, задание становилось рискованным и исключительно опасным. И эти часы тревожного ожидания особенно мучили и будоражили Быкова: ведь он не знал, удалось ли Тентенникову погрузить свой эшелон и выбраться со станции, окруженной отрядом Грымжи…
А что если Тентенников так и застрял на станции? А если началась вдруг перестрелка? Жива ли Лена? Успели ли погрузиться папаша с Ванюшей? Что и говорить: чудаковат родитель, того и гляди, какую-нибудь новую бестолковщину затеет…
Моторист вскрикнул, не просыпаясь. Время от времени доносились из заречья одиночные винтовочные выстрелы. Пожар на том берегу реки с каждой минутой полыхал сильней. Шестой час уже был на исходе. «Нечего надеяться, что человек, которого велел Николай доставить в тыл белых, сейчас уже не придет. Может быть, его убили дорогой? — мучительно думал Быков. — Стало быть, подожду еще час — и, если никого не будет, полечу в Воронеж».
Медленно тянулось время. Быков не сводил глаз с минутной стрелки. Она еле ползла. «Пятьдесят четыре минуты осталось, — считал Быков. — Погрузился ли Тентенников? Лена печалится, должно быть… Пятьдесят три…»
Он переждал еще час и все-таки не решался покинуть аэродром. А вдруг человек, которого он должен везти, задержался, — что он подумает, когда явится сюда и не найдет ни летчика, ни самолета?
Быков медлил. Моторист проснулся, достал из солдатского обитого жестью сундучка кусок шпика и хлеб. Он потягивался после сна, улыбался, щурил карие без блеска глаза.
— Не иначе, как снова стреляют, — сказал моторист. — Кто-то чудит…
Да, сомнения не было, стреляли всадники, мчавшиеся по дороге, конники в бурках и развевающихся по ветру плащах, и впереди скакал человек, похожий на Грымжу. Ватага с диким ревом неслась к аэродрому, и передние, останавливаясь на мгновение, прицеливались и стреляли… Совсем уже близко слышались свист и торопливое щелканье пуль.
«Нет, теперь не успеть! Придется бросить самолет и пешком добираться до своих…»
— Беги! — тихо сказал Быков
— А вы как же?
— Твое дело — не рассуждать.
Моторист поднялся с земли, протянул руку Быкову и, петляя, бросился к кустам на берегу. Через несколько минут его большая коротко остриженная голова исчезла за кустами.
Быков остался один. Раздумывать было некогда. Облить самолет бензином, чиркнуть спичкой — было делом простым. Ровное пламя вспыхнуло сразу.
Близко, совсем близко скакали осатаневшие конники. Они кричали высокими, сердитыми голосами, пули свистели рядом, слышался тяжелый храп коней, колыхалось впереди широкое знамя на высоком древке. Не поторопился ли Быков? Может быть, они его приняли за белого летчика, приземлившегося на пустом аэродроме? Нет, он не ошибся. На древке развевается черное знамя. Стало быть, сегодня предатель Грымжа объявил себя анархистом…
— Стой! — кричали конники.
Быков уже не раздумывал. В последний раз поглядел он на пылающий самолет, на домики, в которых прошла первая пора новой войны, и сразу же бросился к реке. Там, за кустами жимолости, на самом берегу, лежали старые лодки. Конники были так близко, что убежать от них было невозможно, догнали бы, расстреляли бы на ходу, растоптали тяжелыми копытами коней.
Быков уже ясно слышал голоса. Конники задержались ненадолго у пылающего самолета. Быков увидел лодки на том же самом месте, где они лежали обычно. Он приподнял самую большую и подлез под неё. Теперь он невидим: на отмели было до десятка лодок, все они перевернуты днищами кверху, и навряд ли кто-нибудь догадается обыскивать это старье. Быков чувствовал, как стучало в висках, и, чтобы успокоиться, принялся считать до ста. Но голоса были слышны рядом, и он сбился со счета. «Не годится, — прошептал он, — придется сначала…»
И все-таки со счетом ничего не получалось. Тогда он решил заняться чем-нибудь другим и начал вспоминать по именам и фамилиям гонщиков-велосипедистов, которых знал в родном городе в дни юности. Это немного успокоило, — с каждым именем приходило на память много смешных и печальных историй.
А копыта цокали где-то поблизости, и несколько мгновений Быкову казалось, что преследователи найдут его в ненадежном убежище под перевернутой лодкой.
Но прошло с полчаса — и тишина наступила на аэродроме. Быков, наконец, приподнял борт лодки.
Уже смеркалось, прохладой тянуло с реки, темное облако наволакивало край неба.
Быков опрокинул лодку, поднялся с земли, отряхнул комья глины с галифе и куртки. То, что произошло, было неожиданно благополучно, и он не верил еще своему избавлению.
Глава десятая
Заречье уже давно отпылало, и только синевато-желтое зарево осталось над местом недавнего пожарища. Быкову хотелось сразу сделать многое, но ни на чем определенном он не мог остановиться. Надо узнать: ушел ли с вокзала эшелон, на который должен был погрузиться Тентенников? Уехал ли вместе с ними папаша? На месте ли советские учреждения в городе? Или, может, уже никого здесь не осталось? Стоит ли зайти в местный Совет?