Небо и земля
Шрифт:
— Большой мой друг, — сразу ответил Быков. — Летчик хороший.
— Не спорю, но обаяния в нем нет такого, как в Тентенникове.
— Не тебе о боевых летчиках судить, — ответил Быков. — Мне лучше его знать — сам бывал вместе с Глебом в бою.
— О тебе говорят с восторгом, — заискивающе сказал Хоботов.
Хоть теперь роли их в жизни переменились, но Хоботов все чувствовал себя рядом с Быковым так же, как много лет назад на летном поле, и так же завидовал ему, как тогда, и так же побаивался, как прежде.
Они помолчали. Хоботов снова спросил:
— А еще кто? Ты прости, что я тебя расспрашиваю. Интересно, понимаешь ли. Я ведь всех почти летчиков
— Васильев еще с нами: душка-командир из дворянчиков.
— Васильев! — восторженно вскрикнул Хоботов. — Как же, знаю, знаю… Ловкач… — сказал он и постучал кулаком по столу. — Великий авантюрист…
— Помнишь, я с ним поссорился во время забастовки? Ты на меня тогда в большой обиде был.
— Еще бы! Друг разгульной молодости моей, — усмехнулся Хоботов. — Немало вместе погуляно было. Метеор, не человек. Где он не побывал только! Он из хорошей семьи, но отец его жулик известный, вместе с Рейнботом взятки брал. Правда, дело замяли. А сам Васильев был изгнан из корпуса за какую-то некрасивую историю. За границу уехал, чуть что не полмира объездил. У Юань Ши-кая был военным инструктором. Потом снова в Петроград вернулся. Он Распутина знает. С Кузьминским дружил. Такой же, как и тот, проныра. С фронта приехал, и вместе тогда выкрали они у Распутина какое-то письмо… У вас-то на фронте о Распутине большие разговоры?
Хоботов придвинул свой стул ближе к Быкову и доверительно зашептал, не дожидаясь ответа:
— У меня, поверишь ли, все в душе закипает, как о нем вспомню. Нет, ты сам посуди: при дворе русских императором — и этакое чудо природы в почете. Царица в нем, говорят, души не чает… Сейчас об этом весь Питер кричит… Хочешь, я тебе интересную вещь покажу?
Он вынул из кармана сложенный вчетверо номер юмористического журнала в пестрой обложке и, лукаво подмигивая, проговорил:
— Смотри внимательно…
Быков, ничего еще не понимая, разглядывал странный рисунок, изображающий степенного мужика с птичьим носом и птичьим оперением.
— Не понял? — нетерпеливо спросил Хоботов.
Быков недоуменно пожал плечами.
— Теперь дальше смотри…
На следующей странице был нарисован немецкий кайзер с торчащими усами. Кайзер разбрасывал зерна — кормил бородатую птицу.
Не дожидаясь вопроса летчика, Хоботов торопливо проговорил:
— А теперь я тебе прочту вслух последнюю заметку, которая разъяснит все дело…
Он надел пенсне и, растягивая каждое слово, с чувством прочел:
— Железнодорожные курьезы: «Недавно из Петербурга в Сибирь был экстренно отправлен салон-вагон… с битой птицей»…
— И теперь ничего не понимаю, — сказал Быков, все еще не догадываясь, что могло развеселить Хоботова.
— Ладно, так и быть, объясню. Только учти сначала, что журнал этот стоит дороже, чем бутылка хорошего шампанского. Можно сказать, на вес золота.
Торопясь и от волнения глотая окончания слов, он объяснил Быкову смысл карикатур. Оказывается, недавно, во время какого-то пьяного дебоша в увеселительном заведении, гвардейские офицеры сильно избили Распутина. Для того чтобы замять скандал, пришлось старцу ненадолго отправиться в Сибирь. Вот этой-то самой битой птицей, которая клевала зернышки из рук кайзера, и был пройдоха Распутин… Когда при дворце дознались об истинном смысле карикатур, журнал был конфискован. Потому он теперь из-под полы продается: ведь всем известно, что Гришка, вкупе с кликой царицы, добивается сепаратного мира…
Быков нехотя улыбнулся.
— Ты чего? — обиженно спросил Хоботов.
— Разве в одном Распутине дело? Весь царский строй прогнил, а
— Ну, революцию-то вы теперь не сделаете снова. Пятый год не вернется, — уверенно сказал Хоботов и сразу же замолчал, почувствовав, что беседа может кончиться размолвкой. Меньше всего хотелось ему сегодня ссориться с Быковым: ведь неспроста пригласил он летчика в дорогой ресторан.
Пришел официант, принес запретную водку в большом графине, семгу, балык, какие-то особенные огурцы, тихо спросил:
— Наливать прикажете?
— Лей, — строго ответил Хоботов и поднес к губам хрустальную отпотевшую рюмку. — Водка отличная. Со слезой. Пей, прошу.
Он захмелел, еще не пригубив ни одной рюмки, — захмелел от разговоров, от запаха водки, от воспоминаний.
— Стой, — остановил он вдруг Быкова. — За что выпьем? — И, подумав, сказал: — За балычок выпьем. За рыбку.
Долго сидели они в кабинете. Официант бесшумно приходил, расставлял тарелки, приносил суп, жаркое и осторожно, не прислушиваясь к разговору, двигался возле стола.
— Так и живем, — сказал Хоботов. — Пока вы там на фронте возитесь, мы здесь тоже не бездельничаем. Ты что же думаешь — тут, в Петрограде, есть люди, которые уже заранее победы расписали! Вот послушай: был у меня один знакомый по московской гимназии еще. Гречухин, Сергей Сидорович. Маленький, тихонький человечек. Его в гимназии звали шахом и заставили однажды щепотку персидского порошка съесть: дескать, это шаху обязательно положено. Он из шестого класса ушел, определился на Путиловский завод конторщиком. В бедности прозябал до прошлого года. Была у него, правда, одна страсть — биржевые бюллетени изучал. И понимал их здорово, даже иногда в свободные дни на биржу ходил, но играть — по робости духа и по безденежности — ни разу не решался. В прошлом году умирает вдруг его старая тетка и оставляет ему наследство — пять тысяч рублей. Приходит ко мне, советуется, что с ними делать: жизнь дорожает, все равно ничего на них хорошего не купишь. Может быть, лучше в дело пустить? Я и говорю ему: «Интендантство ищет поставщиков дров. Много ты, конечно, на свои пять тысяч не сделаешь, а все-таки начало положить своему благосостоянию сможешь». Он не раздумывал долго. Месяца через два встречаю его на улице, он благодарит: выгорело, говорит, дело, продал дрова. Так и начал. А теперь какими делами ворочает! Пять дач под Петроградом купил, а в Ялте участки подбирает.
— И много таких?
— Ты думаешь, я зарабатываю много на самолетах? Прогораю, братец ты мой, прогораю! А тоже вознестись мог бы высоко…
Он вздохнул и дрожащим голосом проговорил:
— Беда, да и только. Куда ни сунешься — взятки давай, подарки подноси, ставь угощение…
Он нагнулся к Быкову и прошептал:
— Теперь и я раскинул мозгами.
Быков слушал его и чувствовал, как находит тоска и растет ненависть к Хоботову, словно то, что говорил заводчик, было совсем неизвестно еще несколько минут назад, а теперь, после грубого, откровенного разговора, стало ясно и понятно.
Сидя рядом с захмелевшим Хоботовым, тем самым Хоботовым, который когда-то лебезил и заискивал перед ним на аэродроме, с трусишкой Хоботовым, цеплявшимся за рукав инструктора перед полетом, Быков не мог удержаться от непреодолимого желания сейчас же поссориться с этим человеком.
— Разбогатеть думаешь после войны?
— Обязательно разбогатею.
— А о тех, кто умирает на фронте, не думаешь?
— Слушай, — обиженно сказал Хоботов. — Какой ты чудак!.. Почему мне не воспользоваться тем, что само идет в руки? Нельзя быть чистоплюем.