Небо и земля
Шрифт:
Обоз тянулся навстречу. Быков узнал вдруг ящики, в которых перевозились аэропланы, и чуть не вскрикнул от радости. Отряд перебирается, родной дом его переезжает на новое место! Он спрыгнул на землю, бросил повод казаку и остановился у забросанного желтыми ветками холмика братской могилы.
Его узнали еще издалека, и он сам сразу заметил своих приятелей, — выше их ростом никого не было в отряде.
— Глеб! — закричал он нетерпеливо. — Прибавь ходу!
Глеб и Тентенников бросились к нему, и он, прихрамывая, побежал к ним навстречу; как
— Жив, — сказал Глеб. — А мы-то уже и не чаяли. Думали — погиб… Горевали…
Это слово, сказанное по-мужски просто, было дорого Быкову. Он знал: Глеб нарочно говорит так сдержанно, чтобы не выдать своего волнения.
— Вернулся, — ответил он, пожимая руки друзей.
— Счастье, что ты нас нашел, — в такую пору разлучаться обидно, — сказал Тентенников, протягивая ему папиросу.
— Удачная встреча, — перебил Глеб. — Если бы на старый аэродром пробирался — и через три дня не нашел бы отряда.
— В Буковине будем стоять теперь, — радостно промолвил Тентенников. — Мне давно посмотреть хотелось, какая такая Буковина, и вот поди ты — приехали.
Буковые рощи окружали широкое поле аэродрома. Под жилье отвели летчикам маленькие чистенькие домики. Стали устраиваться на новом месте. Три складные кровати летчиков снова стояли рядом. Штаб отряда поместился в высоком нарядном доме, на самом берегу реки.
— Нравится? — спросил Глеб, показывая на голубоватую дымку над горами: там синели леса и длинной черной грядой тянулись утесы и скалы.
— Отличное место! — насмешливо сказал Быков. — Можно подумать, что мы на дачу переехали, а не возле фронта устраиваемся.
— Ну, насчет дачи ты переборщил малость, — покачал головой Глеб. — Послушай-ка…
Они прислушались: издалека доносились глухие раскаты орудийного грома. Бой продолжался.
— И все-таки веселее, чем раньше было, — сказал Тентенников. — Город близко; если случится срочное дело, всегда можно будет вовремя съездить…
— Ну, какие у тебя дела? — усмехнулся Быков.
Тентенников обиделся и замолчал.
Глава седьмая
Утром Быков встретился с Васильевым.
— Мы уже думали — панихиду заказывать придется, — сказал Васильев, — мало ли какие неприятности могут случиться в полете. У меня у самого, изволите видеть, один случай был странноватый. Вылетел однажды в разведку и чувствую вдруг — попал в неприятнейшее положение. Вертикальный поток воздуха тянет вниз. Место, понимаете ли, из самых гнусных. Гора. А за горой — лощина. Глубокая, сырая. К довершению же неприятностей, дальше еще река. Вот и взялись тогда за меня сии силы природы!
Он прищурился, мигнул припухлым веком и безнадежно махнул рукой, словно чувствовал, что Быков не интересуется его воспоминаниями.
Быков знал, какие рассказы ходили в отряде о Васильеве и его хвастовстве: мотористы называли его непромокаемым. Такая кличка давалась авиаторам, привиравшим
Быков с завистью подумал о немногих отрядах, в которых были хорошие и смелые командиры, ученики и последователи великого Нестерова… Уже два года прошло с тех пор, как погиб Нестеров в бою, а до сих пор на одиннадцатый корпусной отряд, которым он командовал в первые дни войны, боятся нападать австрийские летчики!
Васильев сел за стол и загремел ключами, поглядывая в упор на летчика. Быков протянул ему донесение. Васильев поморщился, вынул из ящика цветной карандаш, подчеркнул какие-то особенно удивившие его пункты.
— Все? — спросил он, дочитав до конца.
— Все, — спокойно ответил Быков.
— Скажу по правде, ожидал большего.
— Чем богат, тем и рад.
— Вы могли бы не губить самолет.
Он оставался таким же, каким был всегда, — завистливым в случае удачи, требовательно-насмешливым, если подчиненный попадал в трудное положение.
— Я не нарочно погубил его. К тому же надо учесть, что это — первая моя авария за два года военной службы.
— Плохое оправдание, — пробурчал Васильев. — В ближайшие дни наступление возобновится, тогда придется летать снова, а аппаратов с каждым днем становится меньше…
Быков не слушал.
Он внезапно почувствовал, что устал от всего: от боев, от полетов, от сложных и раздражающих отношений с Васильевым, от вечной заботы о друзьях, от беспокойства об отце и приёмном сыне. «И чего они писем не пишут, не случилось ли там чего у них в Москве?»
— Кстати об аппаратах, — сказал Васильев. — Я получил сообщение, что вскоре предстоит поехать в Петроград на Щетининский завод для приемки новых аэропланов, — не могут они присылать сюда своих сдатчиков.
«Вот бы поехать, — подумал Быков. — В Москву бы по пути заехал, с Леной увиделся бы в Петрограде».
Васильев нахмурился, испытующе поглядел на Быкова, постучал карандашом по столу:
— Впрочем, о поездке поговорим после. Пока вы свободны.
Быков не удивился, встретив Пылаева, важно разгуливавшего возле ангара. Утром рассказывал ему Глеб, что Пылаев летучку свою забросил и теперь находится при отряде. Что он делает в отряде, почему перебрался сюда окончательно, никто толком не знал, кроме командира, но как раз у Васильева-то никто об этом и не решался спрашивать.
«Словно дом родной», — думал Быков, осматривая новый аэродром; ведь он уже привык к людям, к летчикам и мотористам, как-то незаметно втянулся в круг их интересов, жил теми же думами и заботами, что и они…
Авиационные отряды были самыми молодыми соединениями русской армии. Кавалерийские корпуса, пехотные полки, артиллерийские части имели свои постоянные казармы в дальних городах России и в случае окончания войны точно знали, куда им следует возвращаться на постоянные квартиры. У авиационных отрядов не было другого пристанища, кроме постоянно меняющихся аэродромов.