Небо и земля
Шрифт:
— Я не понимаю…
— Тут и понимать нечего, — осклабился Васильев. — Так и проходили его веселые дни.
Он приложил руку к фуражке и сел на скамейку.
— Каков жулик! — сказал Глеб, когда Быков рассказал приятелям о ехидных намеках поручика. — Делает вид, что не знает ничего о нашей победе.
— Ему неприятно, — сердито ответил Быков. — Сам посуди, два сбитых самолета. А ему не везет в небе. Вот и завидует нам…
Поздно вечером Тентенников отыскал приятелей, сидевших в ангаре, и шепотом спросил:
— Новости знаете?
— Ничего не слышали, — ответил Быков, удивленный
— Я поручика знакомого встретил, он говорит, что отпуска в их полку уже седьмой день не дают.
— Ты-то почему расстроился? — перебил Глеб. — Ты ведь не из их полка, да и в отпуск не уезжал еще ни разу.
— Вы дальше слушайте. Мне поручик под секретом сказал, что чувствуется напряженность во всем, скрытность какая-то, в штабах тревога, — как обычно перед началом серьезных операций.
— Может быть, австро-немецких атак ждем?
— Едва ли… Сами будем наступать.
Денщик Васильева подбежал к Быкову, козырнул, сказал, что летчиков вызывают в штаб отряда. Приятели переглянулись: в такой поздний час вызывали их в штаб впервые.
Васильев, наклонившись над столом, рассматривал карту и, когда летчики вошли, хрипло проговорил:
— Прошу садиться.
В разговоре его не было недавней насмешливости; чувствовалось, что он тоже волнуется.
— Завтра с утра приготовиться к полетам, — сказал поручик. — Вылетайте в разных направлениях. Только что пришел приказ из штаба. Произведете бомбометание в пунктах, которые будут указаны завтра…
Он помолчал, потер ладонью о ладонь, словно стало ему холодно, и лениво протянул:
— Горячие наступили деньки.
Он вздохнул, накинул на плечи шинель и заходил по комнате. Летчики не вставали со скамьи, — непонятно было, кончен ли разговор или нужно еще оставаться в низкой прокуренной комнате. Быков и Глеб не могли простить Васильеву сегодняшней ехидной насмешки. С неприязнью подумали они о том, что и завтра, даже в случае успеха, им придется выслушивать едкие замечания поручика.
— Я вас больше не задерживаю, — сказал Васильев после долгого молчания, и летчики вышли.
Спали они не раздеваясь и на рассвете, когда пришли их будить, были уже на ногах. Завтрак еще не был готов. Наскоро съев по ломтику черного хлеба, круто посыпанного солью, надели новенькие, привезенные недавно из города кожаные куртки и медленно пошли к штабу.
— Выспались? — неожиданно заботливо спросил Васильки. — Задание, которое вы получите сегодня…
Он рассказал каждому, что следует делать, объяснил, где нужно сбрасывать бомбы, посоветовал торопиться: чем скорее вернутся, тем лучше для них же самих, говорил он, хмурясь и окидывая летчиков сумрачным взглядом, — показалось им, будто прощается он с ними навсегда.
«И что нашла в нем Наташа? — думал Глеб, пристально глядя на Васильева, — фанфаронишка, фат, людей не любит. А губы-то, губы — красные, бесформенные и шевелятся, будто два червяка ползут по лицу…»
Быков вылетел последним, когда самолеты Глеба и Тентенникова уже пропали в тумане.
Ему было приказано лететь вдоль железной дороги и бомбить вражеские поезда со снарядами.
Над зеленым холмом тянулся дымок: горели буковые леса. Железная дорога
Над узловой станцией — дым. Быков поглядел внимательно на скрещение путей. Сверху оно напоминало огромную букву М. По крутому изгибу полз поезд. Быков снизился. Дымки шрапнельных разрывов поплыли вокруг.
Немецкий поезд скользил длинной и узкой тенью по рельсам. Быков уже ясно различал и паровоз, и вагоны, и дымок, тянувшийся следом. «Артиллерия бьет», — подумал Быков и начал кружить над поездом.
Нацелившись, он нажал рычаг, отпуская бомбу, и взглянул вниз. Белый дым разрыва скользнул над вагонами. Еще один… Еще… И вдруг он увидел, как заволокло поезд огромной взметнувшейся волной черного дыма. Вспыхнуло пламя, будто шаровая молния скользнула по темному кругу.
Боевое задание выполнено. Через полчаса он был уже далеко от того места, где длинной неровной буквой М расходились железнодорожные пути. Снова зеленые косяки долин и синие лесные теснины тянулись внизу. Вдруг чуткое ухо Быкова уловило какой-то глухой хрип в реве мотора.
Он прислушался. Мотор захрипел: гул прервался на мгновенье, вновь начинался с прежней силой и снова стихал.
Нужно было думать о посадке.
Перед тем как остановиться, мотор выпустил черный хвост дыма. Он словно умер, задыхаясь от газа. Надо планировать к лесу, к тем деревьям у ближнего пригорка. Дальше — река, за другим взгорьем — поля, но туда дотянуться невозможно. Он планировал к деревьям… Самая сумасшедшая посадка, какую только можно придумать…
Над деревьями он выровнял самолет. Мгновенье — как вечность. Треск и шум….
Шасси самолета сломано. Пришла пора расставанья: отныне самолет стал чужим, неподвижным сборищем мертвых частей. Сердце самолета остановилось, и кончилась жизнь машины. Поломанная, жалкая, она никому не нужна теперь, но Быков помнил закон военного летчика: даже обломки машины нужно уничтожить.
Он нащупал спички в кармане. Где-то над ним гудел самолет. Он поднял голову. Кто знает, быть может, это самолет друга? Может быть, Глеб или Тентенников возвращаются на аэродром? Как они удивятся, услышав, что Быков еще не вернулся! Он знал: старые друзья допоздна не уйдут с аэродрома. Будут нервничать, курить, молча глядеть друг на друга, и ни один не решится первым сказать о своих подозрениях и предчувствиях. Выйдет на порог халупы Васильев, осклабится, вытянет губы и снова вернется к столу, к картам, к донесениям прошлого полета и скажет презрительно делопроизводителю отряда, что Быков не оправдал его надежд.
А друзья долго будут ходить по аэродрому, и запечалившийся Тентенников возьмет за руку Глеба…
Быков вздрогнул. Всего обидней причинять огорчения близким людям, но так складывается жизнь, что чаще огорчаешь тех, кто тебе особенно дорог и близок…
Он медлил, хоть и нащупал уже в кармане спички. Жаль машину… Он прощался с ней, словно с умирающим другом, с близким и дорогим человеком.
Что следовало спасти теперь? Он положил в карман карты, взял какую-то совсем ненужную отвертку. То, что он делал потом, забылось тотчас. Больно было видеть пылающий самолет и длинное косматое пламя, поднимающееся над поляной. Он отошел в сторону.