Небо и земля
Шрифт:
— Вам нездоровится? — спросил Тентенников.
— Нет, почему же… Только прошу вас: ненадолго оставьте меня одну.
Покачав головой, он вышел из комнаты и вернулся только через полчаса.
Наташа сидела на табуретке, горбилась, платком вытирала слезы. Она принялась расспрашивать Тентенникова, как живет Глеб, курит ли, хорошо ли питается, заштопаны ли у него носки, и своими, как показалось Тентенникову, лицемерными вопросами так рассердила его, что он не удержался и сказал:
— Вам впору было бы о
— Я виновата, знаю, — просто сказала она.
Молча просидели они часа полтора. Потом Тентенников, которому тягостно было молчание, ушел из халупы — по делам, как он объяснил Наташе, а на самом деле потому, что не хотелось оставаться в одной комнате с нею. Казалось, будто даже молчанием укоряет она его за грубые и неприятные слова…
Долго ходил он по аэродрому, сердясь на вздорную, по его мнению, Наташу, на бесхарактерного Глеба, на Васильева, которому он ничего не мог простить. Надо же было случиться, что в это самое время Васильев, возвращавшийся с Марией Афанасьевной из лесу, встретил летчика.
— Что вы так помрачнели, коллега? — насмешливо сказал поручик, красивыми наглыми глазами в упор глядя на Тентенникова.
— Мне-то мрачнеть нечего. А вот к Победоносцеву жена приехала, — со злостью ответил Тентенников. — Понятно?
Торопясь, словно боясь погони, заспешил Васильев со спутницей к своей халупе. Так и не выходил оттуда весь день…
Быков старался связать неожиданный приезд Наташи с тем случаем, свидетелем которого стал он в городе, и никак не мог понять, почему понадобилось Наташе встретиться с мужем.
В то время как приятели молча прохаживались по полю, Наташа и Глеб сидели у окна в душной халупе. Глеб тихо спрашивал, положив большую руку на плечо жены:
— А помнишь, как я пришел к тебе, когда брат мой застрелился?
— Трудные были дни тогда, — ответила Наташа, — разве можно забыть их!
— Потом приехала Лена…
— Горе, кругом горе, — ? вздохнула Наташа. — Она мне писала недавно, спрашивала, как ты живешь. Что я могла ей ответить?
— Я знал, что ты придешь…
Он поднялся со стула, медленно заходил. Большое тело его казалось огромным в тесной и низкой халупе. Наташа смотрела на Глеба с той же страдальческой улыбкой, с какой встретила сегодня Тентенникова.
— Как ты добралась?
— Солдаты подвезли.
Наташа подошла к мужу и, взяв его руку, приложила к своему горячему лбу.
— Знаешь, как это бывает в жизни… ведь человек не властен над своими чувствами, и мне кажется почему-то, что о минувшем даже и говорить не стоит: рассказать невозможно, а понять и того труднее…
— Нет, я понимаю, но сегодня просто не хочется думать о плохом… А помнишь, как мы в тринадцатом году условились встретиться с тобой на маскараде?
— В Москве?
— Нет, в Петербурге. Кажется,
— Помню, помню! — радостно вскрикнула Наташа. — По телефону ты мне позвонил, сказал, что домой попасть не можешь, — прислуга ушла и унесла ключи.
— Потом мы условились, что ты из мастерской пойдешь в прокатную, возьмешь любой костюм и приедешь на бал, я тоже буду в маске. Мы должны были искать друг друга, а если не найдем, то сговорились встретиться в полночь у оркестра с левой стороны, за проходом.
— И сразу узнали друг друга, — снова обрадовалась Наташа. — Я узнала тебя по длинным ногам и по тому, как горбился ты… Да, да, — улыбнулась она, — и по тому, как сутулился…
Она снова рассмеялась.
— Если твои товарищи не прогонят, я у вас тут и кочевать останусь, — сказала Наташа.
— Устроим, обязательно устроим. Я сейчас с ребятами договорюсь…
Он выбежал из комнаты, чтобы позвать приятелей, и удивился, заметив, что они молча прохаживаются неподалеку от халупы.
— Чего же вы не входите? — спросил он Быкова и Тентенникова.
Летчиков удивила веселость Глеба и спокойная, ясная улыбка Наташи.
— А мы сидим, вспоминаем, — сказал Глеб, — до того довспоминались, что обо всем позабыли, даже о войне.
— Глеб сегодня был молодцом в бою, — сказал Быков, пристально поглядев на Наташу.
— Серьезно? — спросила Наташа. — А он не говорил ни слова о бое…
— И победу какую мы с ним одержали! Два аэроплана сбили.
— А он-то, скромница, промолчал…
— Не до того, небось, было, — ехидно заметил Тентенников.
Пришел денщик с кипящим самоваром, поставил стаканы, достал сухари и ушел так же бесшумно, как пришел, не промолвив ни слова.
— Наталья Васильевна ночевать останется у нас. Поздно уж ей возвращаться сегодня в госпиталь.
— Мы с Петром устроимся на ночь в канцелярии, — сказал Тентенников.
— И я с вами, — промолвил Глеб, к удивлению приятелей. Теперь им ясно стало, что примирение не состоялось. Но оба они никак не могли понять, почему же так весело и радостно смотрит Наташа на мужа и ловит каждое его слово.
— А я вам новость сказать хотел, — пробормотал Глеб и, наморщив высокий лоб, тихо сказал. — Мы с Наташей будем порознь жить после войны.
Быков промолчал, но Тентенникова точно прорвало:
— Ничего не понимаю, если уж дозволено мне будет слово сказать… То в ссоре жили, мужем и женою оставались, а теперь только помирились — и пожалуйста…
— Не твоего ума дело, — перебил его обеспокоенный Быков. — Их дело — как хотят, так и поступают. Третьему незачем мешаться. Последнее дело — мирить или ссорить мужа с женой. Сами в своих делах разберутся…