Небо моей молодости
Шрифт:
Рядом со мной летит Панас. Гляжу в его сторону - наверное, его проделка, чья же еще? Панас ухмыляется. Эх, Панас, Панас, кто и когда тебя исправит! И обижаться-то на тебя трудно. Устаешь, как все, н откуда только силы в тебе берутся на озорство.
Мельком замечаю: за нами со снижением идет "чато". Кто это? Не Серов ли? Ну конечно, он! "Чато" приземляется вслед за мной. Оборачиваюсь и вижу, как, заруливая, Анатолий широко улыбается. Через минуту я уже похрустываю в его объятиях. Он крутит меня в воздухе, целует и опускает на землю.
– Молодец, Борька! А где Петр? А-а! Вот он!
Через секунду Бутрым с опаской доверяется
Весь аэродром в волнении. Мы еще не знаем, что за нашим боем наблюдали десятки тысяч людей, что в Университетском городке воодушевленные нашим успехом республиканцы, не дожидаясь приказа, снова поднялись из окопов и пошли в атаку.
Нас окружают не только механики, не только солдаты охраны, но и весь обслуживающий персонал аэродрома. Испанцы группами обсуждают происшедшее.
А в центре нашей группы летчиков и авиамехаников - Анатолий. Мы засыпаем его вопросами. Спрашиваем, кого подожгли итальянцы и не знает ли он, что с летчиком, что с самолетом.
Анатолий называет нам фамилию летчика: Петров.
– Уже второй раз ему приходится искать выход из подобного положения. Отчаянный парень. Несгораемый! Я уверен, что он на этот раз отделается более или менее благополучно. Пламя с бензобака он сорвал скольжением, горела только обшивка правого крыла.
У Серова замечательное, неоценимое качество, которым владеет далеко не каждый летчик: ему удается видеть почти все, что происходит в воздушном бою. И меня и Бутрыма, например, удивляет: откуда, собственно, Анатолий знает, что именно мы сбили немцев?
Серов отвечает просто:
– А что вы нашли удивительного? Я же почти каждый день встречаюсь с вами в воздухе. Нетрудно запомнить, на каком самолете летает каждый из вас. Вот, например, у Саши Минаева хвостовой номер - двойка, у тебя, Борис,- пятерка, у Петра - шестерка. А тебе, Панас, кстати сказать, один "фиат" здорово всыпал снизу.
– Откуда ты мог заметить это, если я сам ничего не видел?
– Поди и посмотри свой самолет.
Идти Панасу не приходится. К нам прорывается его механик с изодранным парашютом в руках. В складках белого шелка торчат несколько осколков крупнокалиберных разрывных пуль.
И, как часто это бывает с Серовым, неожиданно и круто он поворачивает разговор в новое русло:
– Как вы думаете, прилетят они сегодня еще или нет? По-моему, нет. Мы им всыпали так, что дай бог, если опомнятся к вечеру. Но все-таки стоит быть настороже. Сегодняшняя встреча с немецкими монопланами дает возможность сделать некоторые выводы. Нам на "чатос" драться с ними гораздо труднее, чем вам на своих самолетах. Следовательно, давайте договоримся на будущее. При новых встречах, мне кажется, именно вам целесообразнее в первую очередь связывать боем немцев, а с итальянцами мы как-нибудь сами расправимся. Таким образом, взаимодействуя друг с другом, мы нарушим их тактику.
Неожиданно Серов снова меняет тон, усмехаясь:
– Вообще говоря, если вы и подбросите в мою сторону одного из этих немецких "пинавтов", я в обиде не буду. Сегодня неплохое начало. Немцы и итальянцы потирают сейчас свои шишки. Но ясно: надеются отплатить нам при первой же возможности.
– А как Добиаш, Короуз? Как Петрович?
– спрашиваем мы Серова.
Тот только взмахнул головой:
– О, это ребята что надо! А вы знаете, - говорит он, - ведь Петрович, оказывается, сильнейший югославский футболист. Божидар - Божко - Петрович! Входил в сборную страны. И притом был студентом, учился на юриста в университете. И вот приехал сюда. Не за славой приехал парень!
– Он подумал, покачал головой.
– Интересные ребята. Вы знаете, что у Короуза не больше не меньше как двенадцать братьев и две сестры?! Ничего себе семейка?! Вы знаете, что он во время восстания шуцбундовцев воевал все десять дней? А было ему тогда двадцать лет. Помоложе нас был парень. Вы знаете, что, когда в тридцать четвертом году он и его товарищи приехали в Советский Союз, им, шуцбундовцам, предоставили честь открыть парад на Красной площади? Они шли в синих рубашках и синих беретах. Это настоящие ребята, ничего не скажешь!
Кто-то начинает вновь вспоминать детали минувшего боя. Но Серов уже нетерпеливо переминается:
– Ладно, ребята. Еще наговоримся. Спешу к своим. Будьте здоровы. До встречи в воздухе.
Он быстро жмет руки всем, кто стоит возле него, и круг размыкается...
Фашисты в этот день уже больше не появляются. День нашей большой победы оказывается в какой-то мере днем отдыха. Мы отлеживаемся под плоскостями, не торопясь наведываемся в буфет, вообще роскошничаем. Минаев предлагает вечером заглянуть в кафе, и предложение, конечно, принимается с великим удовольствием. Даже природа впервые за много дней проявляет к нам благосклонность: к вечеру над Гвадаррамой сгущаются тучи, свежий предгрозовой вечер выдувает с аэродрома застоявшуюся духоту, и наконец разражается сильный, проливной дождь.
Сняв одежду, в одних трусах, мы сечем руками прямые, словно натянутые между небом и землей струи дождя, смеемся, прыгаем, как мальчишки, освобождаясь от усталости.
А вечером Маноло везет нас в город. Кажется, уже третий раз за день он рассказывает нам, что сегодня улицы Мадрида были переполнены народом, многие залезли на крыши. Иногда пули ударялись в стены домов и мостовую, но Маноло клянется, что никто не обращал внимания на это и никто не спешил в укрытие. Все стояли, будто загипнотизированные. Двух итальянцев летчиков, спустившихся на парашютах прямо на улицу, схватили, и, честное слово, Маноло не знает, что с ними сталось бы, если бы не вмешались подоспевшие патрули.
– Мы уже слышали об этом, Маноло. Тебе же трудно говорить и вести машину. Еще задавишь кого-нибудь.
– Неважно, что вы слышали,- отвечает Маноло.- О хорошем можно говорить много раз, и хорошее не станет от этого плохим. Слушайте, что было дальше.
Когда появились какие-то новые, белые самолеты, толпа закричала: "Немцы! Немцы!" И он, Маноло, тоже закричал в негодовании. Ему, Маноло, показалось, что перевес на стороне фашистов. О! Это было страшно. Вдруг один немецкий самолет повалился на землю, за ним другой! Если бы вы видели, камарадас, что творилось в этот момент на улицах. От радости в воздух летели кепки, шляпы, пачки сигарет, спички - все, все, что попадалось под руки!
Вдруг Маноло круто тормозит: на перекрестке - дежурный патруль. Маноло открывает дверцу.
– Авиадор русо,- говорит он, кивая в нашу сторону.
Старший патруля, офицер, восклицает: "О-о-о!" - и с любопытством заглядывает через опущенное стекло внутрь машины. Увидев нас, расплывается в улыбке.
– Спасибо, товарищи, за сегодняшний день! Можете следовать. Счастливого пути!
В кафе, куда мы завернули по дороге домой, к нам подходит пожилой испанец с серебряной проседью в волосах, с глазами редкого у испанцев цвета голубыми. Почтительно останавливается на некотором отдалении от нашего столика, просит извинения и стоя обращается к нам: